Книга Дневник улиц - Анни Эрно

(Замечаю, что всегда ищу в реальности признаки литературы.)

Новый город под мартовским солнцем. Никакого объема, только тени и свет, парковки чернее обычного, бетон сияет. Место, у которого всего одно измерение. У меня болит голова. Кажется, будто в этом состоянии я могу проникнуть в саму сущность города — белый, далекий сон шизофреника.

На машине мимо Сен-Дени, небоскреб «Тур-Плейель». Непонятно, живут ли там люди или всё занято офисами. Издалека он пустой, черный, зловещий.

В газете «Либерасьон», историк Жак Ле Гофф: «В метро мне не по себе». Будет ли тем, кто ездит на метро каждый день, так же не по себе в престижном университете? Этого мы никогда не узнаем.

По телевизору репортаж о приюте «Мэзон де Нантер». Тут живут пожилые люди, молодые девушки, семьи с детьми. Их всех объединяет несамостоятельность, неспособность работать, обеспечить себе жилье, строить планы на завтра, на жизнь. В мире им нет места — только здесь. Обеденные залы со столиками на шестерых, чистенькие комнаты с покрывалами в цветочек. Люди попадают сюда из поколения в поколение: двадцатилетняя девушка, а рядом — мать, толстая слепая женщина. Всеобщая безропотность, замороженность. Во дворе какой-то мужчина собирает камни и узорами выкладывает их вокруг деревьев. Он говорит, что камни не должны болтаться без дела. Это последний сюжет репортажа, голос за кадром комментирует: «В этих словах звучит сама суть приюта „Мэзон де Нантер“, где у всего — и у всех — есть свое место». Для красивой концовки берут действия одного человека, отдельный кусочек жизни, и превращают его в символ, в фигуру речи. Это отвлекает от вопроса, как этот мужчина оказался в приюте и почему, если репортеру и телезрителям страшно даже представить себя в таком месте, другие люди чувствуют себя там, вдали от мира, счастливыми.

На вокзале Сен-Лазар в поезд до Сержи садятся друг напротив друга мать и дочь, разговаривают в полный голос. Дочь читает журнал «Телерама», комментирует: «Гляди-ка, по ящику сегодня „Корова и солдат“!» и т. д. Мать достает пачку чипсов: «С луком!» Обе по очереди берут из пачки и съедают всё до конца. Мать: «Как приедем, сходим в супермаркет». — «Не, я лучше телик посмотрю». — «Ладно, как хочешь». Они считают, что вправе посвящать в свои мысли весь вагон; к чему стесняться — они явно гордятся своей общественной ролью и знают, что их слушают, на них смотрят. Желание похвастаться близостью между матерью и дочерью, доверительными отношениями, которым, как им кажется, все завидуют. Обе в спортивных костюмах, эспадрильях и коротких носках, возвращаются с бретонского побережья.

Снаружи гипермаркет «Леклер» похож на стеклянный собор. Внутри ходишь по широким рядам между громадными стеллажами и вдруг видишь у задней стены, за прозрачной перегородкой, мужчин и женщин в белом — халаты, шапочки, резиновые перчатки, — разделывающих мясо. Висят окровавленные туши. Словно, нагрузив тележку продуктами, вдруг оказываешься на вскрытии в морге.

У касс инвалид в кресле смеется вместе с кассиршами — те посылают его узнавать цену товаров без штрихкода. Он кладет упаковку на колени, едет к нужному стеллажу, возвращается. Кассирши смеются над его усердием, какой он перед ними покорный. Он счастлив быть в центре внимания этих красивых насмешливых девушек, а те рады, что в их распоряжении мужчина, которого можно не бояться, и гоняют его туда-сюда, как собачонку.

В ожидании приема у дантиста мы читали журналы, разложенные на столике. Трое пациентов, не знакомых друг с другом. Треск мопеда под окном (зал ожидания на первом этаже). Молодой мужской голос окликает кого-то вдалеке: «Эй, ты в воскресенье будешь?» Ответа — то ли парня, то ли девушки — не разобрать. «Смотри, не опоздай!» — снова кричит голос. И еще громче: «Ну давай! Только не всем!» Смущение в зале ожидания из-за этих слов, из-за положения, в котором мы оказались, — незнакомцы в роли невольных шпионов. То, к чему в одиночку мы отнеслись бы с веселым любопытством, при чужих стало непристойным.

Бастующие железнодорожники на экране телевизора. На митингах они повторяют песни и лозунги студентов, протестовавших две недели назад. Они пытаются им подражать, перенимают их язык: «В гробу мы видели такие выплаты». А в интервью с трудом подбирают слова, повторяют избитые профсоюзные штампы. СМИ и правительство исподволь выставляют их низшими существами, директор железнодорожной компании категорично заявляет, что «сначала пусть пойдут поезда, а потом начнем переговоры», как будто рабочие — дураки. Забастовка студентов — молодежи, изобретательно, «с юмором» отстаивающей право на бесплатное высшее образование, — была протестом будущего господствующего класса; забастовка железнодорожников, этих работяг без внешнего «лоска», неуклюже требующих чуть больше денег на жизнь, — протестом класса угнетенного.

По телефону, М. — она рыжая, в очках, зимой носит шубу, — умным и безапелляционным тоном: «Вам нужна кошка. У всех писателей есть кошки».

На прошлой неделе Ж.-К. Л., литературный критик: «Настоящего писателя можно распознать по записным книжкам». Значит, просто писать недостаточно: чтобы определить писателя, «настоящего», нужны внешние признаки, вещественные доказательства — но они-то как раз доступны любому.

1987

В университете Париж X — Нантер мадам А. начинает лекцию по мифу о Дон Жуане. «Поговорим о морали мифа. Как связаны между собой миф и мораль?» Студенты молчат. «Какова мораль мифа?» По-прежнему тишина. «Никаких версий?» — спрашивает она. На ней шелковая блузка навыпуск и брюки — стройная, элегантная женщина. Наконец она сама дает верный ответ, то есть добавляет последний элемент в конструкцию, замысел которой известен ей одной. «Мораль в том, чтобы продолжать существовать». Растерянность студентов: они надеялись, что их избавят от невежества каким-нибудь ясным ответом, а теперь предвидят запутанный ход мыслей и новые вопросы, от которых они будут чувствовать себя всё тупее и тупее.

В универмагах на бульваре Осман, в поисках шмоток. Ступор, череда желаний, которые рождаются и умирают: этот джемпер от «Чакок», тот от «Кэрролл», целомудренное платье в складку; перед глазами проносятся образы: я в синем, я в красном, я с V-образным вырезом — они появляются и исчезают. Ощущение, будто цвета и фасоны набрасываются на меня, а все эти бесчисленные яркие вещи, которые можно надеть, рвут меня на части.

Снова выйти на влажный черный тротуар бульвара и понять, что на самом деле тебе не нужен ни джемпер, ни платье, ничего.

На площади Линанд