отца и матери. Самая обдуманная полнота самой роскошной материальной и возможно лучшей воспитательной обеспеченности детей за глазами родителей, на чужих руках, далеко не всегда служит надежным ручательством за то, что из детских навыков и привычек не вырастут со временем и основы душевного бессилия и духовной скудости на всю жизнь…
Бесповоротно? — Как же не бесповоротно, если детям живой матери нельзя было думать о возврате материнской любви, а к живому отцу нельзя было прильнуть душою? Дети Батюшковых не часто были с отцом, не могли с ним свыкнуться, сжиться, близко узнать его. Бедняжкам оставалось душевно питаться и духовно расти безрадостными чувствами двоякого рода: мать нельзя было не оплакивать тоскливо, а отца нельзя было не сторониться боязливо. Беспрепятственно могли они свыкаться и срастаться душою с чувствами пригнетенной впечатлительности, притаённого горя, подневольной скрытности, боязливой опасливости и робкого страха. Все эти чувства и всех больше страх — опасные спутники, жалкие и безнадежные путеводители в жизни. Откуда же и как могли врасти в душу каждого из детей душевнобольной матери и почти всегда отсутствовавшего отца семена и корни твердой воли и каких-нибудь задатков силы характера в будущем?..
Наследственность душевной болезни в семье Батюшковых пожала, как известно, обильную жатву: она отозвалась и на поэте, и на сестре его, Александре Николаевне. Семейное бедствие застало последнюю в таком возрасте, когда она была уже в состоянии сильно чувствовать, а поэта-ребенка в той поре, когда у него могла быть одна возможность — беззащитно страдать телом и душою под впечатлениями малейших телесных и душевных лишений. Девочку раньше мальчика стало мучить чувство колючего горя. Не с кем было задушевно поделиться ни муками, ни сокровищами тоскующего сердца. Пришлось перенести силу пылкой детской любви на беззащитного малютку-брата. С раннего возраста самоотверженно полюбила она брата и правдою своей любви создала в его сердце на всю жизнь самоотверженную любовь к себе, к родным, к друзьям и всем людям. Так в поре воспитательного творчества кровной семьи не из ничего, а из сил праведной любви сестры могли засеять семена и на всю жизнь врасти в поэтической душе корни и пылких сердечных порывов, и благородных душевных движений, и высоких духовных стремлений, какими отличался Батюшков. Недаром не один он, но весь христианский мир признает сердце «источником» всего высокого и прекрасного во всех областях человеческого творчества.
Старшая сестра заболела душевной болезнью много позже брата и за много лет до его кончины умерла от нее. Младший брат, напротив, начал страдать задолго до начала ее у сестры и на много лет пережил сестру. От чего — кто знает? Быть может, от того что, поэт и мужчина, он был впечатлительнее и сильнее сестры. Раньше сестры был он заражен страхом унаследованной с кровью матери болезненности и при поэтической впечатлительности раньше сестры был сражен этим страхом, но и под гнетом болезни при сравнительно большом сопротивлении телесных сил был в состоянии пережить сестру.
В прозе и стихах Батюшкова есть указания на то, как он разумел закон создания человеческой души на земле. «Если образ жизни, — писал он, говоря, впрочем, не о себе, — имеет столь сильное влияние на произведения поэта, то воспитание действует на него еще сильнее <…> Если первые впечатления столь сильны в душе каждого человека, если не изглаживаются во все течение его жизни, то тем более они должны быть сильны и сохранять неувядаемую свежесть в душе писателя, одаренного глубокою чувствительностию» (I, 43–44). Тот же взгляд высказан Батюшковым в следующих стихах:
…от первых впечатлений,
От первых свежих чувств заемлет силу гений
И им в теченье дней своих не изменит! (I, 323)
Из предшествовавшего очерка видно, какие «первые впечатления» должны были сильнее всех приразиться к младенческой душе Батюшкова и «во все теченье» жизни этой души «сохранить неувядаемую свежесть». Увы, не из «свежих чувств» судила судьба черпать силу его «гению». Не здоровые, не зиждительные и не спасительные, а нездоровые, разрушительные и губительные семена сами собою могли всплошную посеяться на душевной и духовной его ниве. Не вековечно-законными путями, а насилием переворота, разрушившего все законы семейного творчества, без отпора и удержу, совершенно свободно проникли эти семена в поэтическую, но злополучную его душу. Бедственное насилие без противодействия возобладало в этой душе с раннего ее младенчества и «в теченье дней» свободно обратило ее в свою «жертву»… Не на таких, конечно, злосодетельных силах, какие выпали на долю Батюшкова, утверждаются основы благодетельной нравственной силы для победоносной борьбы с неизбежными в человеческой жизни насилиями всякого зла…
II. Влияния пережитого во младенчестве на человеческую сущность Батюшкова
Навык превращается в натуру.
К. Батюшков (I, 333).
Затянули тучки небо ясное,
Посеяло горе мелким дождичком
………………………………………
А и сеет оно давным-давно
И сеет оно без умолку,
Без умолку, без устали,
Без конца сечет, без отдыха.
Гр. А. Толстой[26]
Безжалостно и томительно медленно отрывала «злая судьбина» душевно погибшую мать от беспомощных детей. Теперь никто не скажет, сколько лет и сколько раз в году, прежде чем удалили ее из дому, все, жившие в нем, теряли голову, когда внезапно застигал их какой-нибудь переполох. Теперь никто не станет отрицать и того, что в ряду дней, грозивших трагическим исходом не одной матери семейства, могло быть немало таких несчастливых дней, когда крошка Батюшков был или бывал случайно и нежданно перепуганным до истерики зрителем чего-нибудь невиданно-необычайного в состоянии своей матери. То могла быть ужасающая живая картина свирепо-сверкающих глаз, страшилищных выражений в пылающем лице и чудовищных вскидываний рук, ног и всего тела с примесью неумолчного говора, шепота, криков, воплей, стонов и рыданий страдалицы. Что бы то ни было и как бы то ни было, один вид каждого из мучительных припадков душевнобольной женщины мог с одного разу губительно подействовать на мозг, сознание и в жизнь не только родного, но ж совсем чужого ей крохотки. Не трудно представить себе, что может случиться с каждым малюткой при одном внезапном повороте личика, при одном мгновенном взгляде на что бы то ни было невиданное и ужасное в каком бы то ни было и в чьем бы то ни было человеческом существе. Крик ужаса мгновенно должен вырваться из крохотной грудочки каждого дитяти. Слабенькое дитя сразу может замереть и умереть вслед за этим
