Книга Шелуха/Husk - Настя Чацкая

Стайлз всё ещё чувствует — всё внутри напряжено. Собрано в нервный ком. Он складывает руки на панели над бардачком и утыкается в них переносицей, мечтая вырубиться и не врубиться больше никогда.

— Чувствую себя, как беременная женщина. Не уверен на все сто процентов, но если это такой же пиздец, то я удивляюсь, как человеческий род ещё в принципе не вымер.

— Ты вообще что-нибудь ешь?

Есть у Дерека такая особенность — задавать вопросы в лоб, без каких-либо наводящих или же ориентирующих фраз. Стайлз слегка поворачивает голову, упираясь теперь костяшками пальцев в свой висок.

— Да? — полувопросительно тянет он. — Ем.

— Не похоже.

И Хейл выходит из машины, не закрывая за собой дверцу.

В салон тут же проникает нагретый воздух, и Стилински окатывает мурашками от перемены температуры. Его взгляд залипает на раскинувшиеся в проёме двери холмы, и он против воли думает: «Я, вроде бы, собирался поговорить с Питером. Что я здесь вообще делаю?»

Хлопает багажник, едва ощутимо покачивается «Камаро». Хейл возвращается с каким-то бумажным пакетом. Садится на водительское место и закрывает дверь. Когда достаёт бутылку воды и пару булочек, Стилински садится ровно, но не успевает и рта раскрыть, потому что бутылка с водой уже у него в одной руке, а булочка — во второй. Он хлопает глазами на невозмутимого Дерека, который уже закидывает полупустой пакет назад.

— Ешь.

— Меня тошнит.

— Потому что ты голодал грёбаную неделю? — голос Дерека похож на рык, и пальцы сами, против воли, начинают распаковывать выпечку из продуктовой плёнки.

— Я обблюю тебе машину.

— Вымоешь. А теперь ешь.

Когда Стилински осторожно, на пробу, откусывает от хрустящей булки, он с удивлением обнаруживает, что его не тянет тут же вывернуться наизнанку. Следующий укус — уже смелее. Неясно, где Дерек покупает эти штуки, но они оказываются просто охренительно вкусными и свежими. Стайлзу даже плевать на то, что почти всё его сидение теперь усыпано мелкими крошками.

— Ты идиот, Стайлз.

Тот не отрывается от еды. Что-то вопросительно мычит. «Почему?», или «Какого фига?», или «Ну и что?». Говорить не может — запихивается с неожиданно проснувшимся аппетитом.

— Хуже тебя выглядел только Питер. После того, как получил в морду пару зажигательных смесей.

Стайлз жуёт и громко глотает. Косится на оборотня, жмёт плечом.

— Чудненько. Из твоих уст это звучит почти как комплимент.

Остатки выпечки кочуют в рот, и раздаётся негромкий «пшик» открываемой воды. Даже вода вкусная. В чём фигов секрет — непонятно. Может быть, они заехали в какой-то бермудский треугольник? Бывают же такие треугольники в пустынях?

Вдруг здесь всё наоборот?

— Какого хрена ты не ел столько времени? — неожиданно резко спрашивает Дерек.

— Потому что не хотел.

— Ты проглотил чёртову булку за полминуты.

— Из-за тебя, наверное. Ну, то есть. Я хотел сказать — под этим взглядом можно и череп себе раскроить тупым ножом. Не то что поесть.

Стайлз отставляет бутылку и вытирает влажные губы запястьем. Всего лишь кусок хлеба, а тошнота проходит. Это более, чем странно, кажется. Жаль, что головную боль так просто не уберешь.

— Тогда ещё один вопрос. Почему ты не спишь?

— О, боже, с чего ты взял…

— Ты себя видел?

Стайлз поднимает брови. Громко фыркает и отворачивается.

— Пф-ф-с.

Вот и разговор. Разве не этого ты хотел? Долбаная лекция, как будто ты не выполнил домашнее задание по сохранности остатков собственного здоровья.

— Мне не нужно себя видеть, чтобы понимать, что я выгляжу, как дерьмо, — Стайлз обращается к закрытому окну, за которым слепящими, почти белоснежными равнинами раскинулась пустыня. — Знаешь, Дерек. Поехали отсюда нахрен. Я устал. Мне нужно ещё попросить прощения у отца за то, что я вырос таким мудилой. Иногда я думаю: эм, чёрт, как же хорошо, что это конечная станция. Ещё большего придурка из меня было бы тяжело сделать через год или два. Кажется, я достиг максимальной амплитуды в этом. Ну, знаешь…

Повисает тишина, которая собирается и колет в носу.

Стайлз напряжён. Он бьёт себя по колену кулаком, как будто в такт этим ритмичным ударам текут его мысли. Или бьются о воспалённое сознание, как умирающие на суше рыбы.

— Я не силён в этом, — внезапно серьёзно говорит Хейл, — и понятия не имею, что ты жаждешь услышать от меня. Но одно я могу сказать точно: тот, кто хоронит себя раньше времени — не стоит ни одного дня из тех, что он прожил до этого. Если не возьмёшь себя в руки, похеришь всё, что у тебя есть.

Сердце совершает медленный кульбит. Стайлз останавливает свои удары. Ему кажется, что он слышит звон, с которым разбивается. Стискивает пальцами переносицу. Потом отпускает. Сжимает их в кулаки — ему стыдно до жара в лице, потому что внезапное осознание того, что он тратит своё и без того быстро сгорающее время, практически выбивает кожаное сидение у него из-под задницы.

Он хочет упасть. Упасть и сильно удариться о дно.

Чтобы кто-то отмотал таймер на несколько делений назад. На пару лет — чтобы не позволить Скотту отправиться с ним в ту ночь на поиски половины трупа, или на пару часов — чтобы не говорить отцу всех тех слов, которые он сказал.

Пальцы холодеют от того, как сильно Стайлз их сжимает. У него уже болят глаза — так внимательно они смотрят сквозь оконное стекло. Повернуться к Хейлу страшно. Иррациональный страх, как будто на лице сейчас слишком много личного, подноготного.

Его голос не трясётся — просто слабый. Как будто человек стоит на крыше небоскрёба, а шквальный ветер задувает все его слова обратно в рот.

— Почему я, Дерек? — Господи, это самый низкий и трусливый вопрос на свете. Стайлз готов зашить собственный рот, который добавляет в довесок: — За что это досталось мне?

— Сначала казнь, потом приговор.

По спине пролетает табун мурашек.

Стайлз даже на мгновение забывает о своей головной боли — поворачивается к оборотню и таращится на него во все глаза. Тот только криво усмехается, откинув голову на кожаный подголовник. Его очки приподняты на лоб.

— О, нет, волчара. «Алиса в стране чудес»? Серьёзно? — голос слегка ошарашенный.

— Только не говори никому.

И с этой фразой почему-то огромный пузырь напряжения лопается.

Разрывается, исчезает. Впервые за последние добланые недели, затянутые в какой-то липкий кокон постоянного страха, боли, ожидания — хочется рассмеяться. Ещё и Дерек косится, приподнимая бровь так, словно приглашает улыбнуться вместе с ним.

Улыбка выходит слабой — лицо совсем разучилось совершать естественные движения губами за пару месяцев. Но она получается.