Только тетя Дуня зажгла свет, как дверь распахнулась и напороге появился здоровенный всклокоченный мужик в распахнутой на груди несвежейрубахе. Несмотря на чувствительный мороз, стоящий на улице, от мужика веяложаром, как от печки. Еще от него несло сивушным духом, такой запах получается,когда на старые дрожжи накладываются новые и конца этому не предвидится.
— Кто такие?! — гаркнул мужик во всю силулегких. — Какая такая внучка-сучка? Как ходить за больной старухой, так ихнету, а как на имущество зариться — так они первые!
Он добавил еще несколько непечатных эпитетов насчет меня имоих родственников, и в это время на пороге показался участковый Васильич.Витька, а я сразу догадалась, что это он, кроме него, кому и быть-то,участкового не заметил, потому с налету попер на меня как танк, но яшарахнулась в угол, и он проскочил прямо в комнату, налетел там в темноте начто-то, злобно выматерился и замолчал.
Участковый одним махом пересек сени и тоже оказался вкомнате. Зажегся свет, и мы услышали, как они с Витькой высказались хором:
— Е-мое! Это что ж такое, а?
В комнате был ужасающий беспорядок. Старый шкаф раскрыт, ина полу валялись какие-то тряпки, бывшие, надо полагать, одеждой. Скатерть состола сорвана, горшок с цветком, стоявший на подоконнике, теперь валялся наполу, земля высыпалась, и цветок погиб. Еще в комнате имелся старинный буфет,дверцы его тоже были открыты, разномастные чашки побиты, крупа вывалена на пол,пакет с мукой прорвался, и все полки были обсыпаны белым.
Следующая комната оказалась старухиной спальней. Там тожевсе было вверх дном, матрац с кровати содран, у самой кровати отвинченыжелезные шары. Даже подоконник был выломан и валялся на полу. В общем, в жилищепокойной Софьи Алексеевны царил полный разгром.
— Господи помилуй! — воскликнула тетя Дуня. —Да кто же это так нахулиганил?
— Вот и я хочу спросить, Виктор, — строго началучастковый, — что случилось? Это через кухню залезли, — пояснилон, — то окошко на зады выходит, с улицы не видно.
— Господь с вами, Антон Васильевич! — всплеснуларуками неизвестно когда просочившаяся в комнату Зинаида. — Уж вы не на насли думаете? Да мы с покойной бабой Соней… десять лет душа в душу… — И онагромко и фальшиво заревела.
Уж если я ей не поверила, то участковый тем более. Он строговоззрился на Витьку, требуя объяснений. Тот покрутил головой, потом еще большераспахнул на груди рубаху, отчего стала видна какая-то большая и сложнаятатуировка, и энергично высказался:
— Да на фига оно мне нужно? Что у старухи брать-тобыло?
— Значит, не ты сюда залезал? — настойчивоспрашивал участковый.
— Как на духу! — подтвердил Витька.
— Странно как-то, — подозрительно блестя глазами,заговорил Васильич, — тут столько всего наворочено, что за пять минут неуправиться. Опять же, посуду били, мебель ломали, а вы ничего не слышали? Милыесоседи дружно покачали головами.
— И кобель ваш не лаял? — продолжал настырныйучастковый.
— Может, и лаял ночью, да мы спали, — буркнулВиктор, — если на каждый лай выходить…
— Так, значит… — помолчав, заявил участковый, — я,Витя, не из простого любопытства спрашиваю, я ведь сейчас на работе нахожусь,как говорится, при исполнении. И про твои художества ой как хорошо все знаю. Ипро ваши отношения с покойной соседкой тоже в курсе…
Витька заметно струсил. Гонору у него поубавилось, даже рубашкуон потихоньку застегнул.
— Антон Васильич! — завела свое Зинаида. — Дакак можно на Витю… да мы с бабой Соней…
— Помолчи пока! — сурово велел ей участковый, иона заткнулась.
— Ах ты, зараза! — не выдержала тетя Дуня. —Не ты ли Софью чуть не в глаза ведьмой называла? Хотя что это я, в глаза-то выбоялись ей что-то не то сказать, а ты по всему поселку разносила гадостивсякие, что бабка, мол, из ума выжила, и все такое… Да у нее ума-то побольшетвоего было!.. Она бы с вами и двух слов не сказала, если бы Витька ее кота негрозился извести, — продолжала она, — чем ему животное помешало?
— Паразит такой! — заорал Витька. — Под ногиодин раз бросился, голову из-за него разбил!
— Голову ты разбил, когда по пьянке упал! —рассвирепела тетя Дуня. — И нечего на кота сваливать!
— В общем, так! — резюмировал Васильич, которомунадоело слушать их ругань. — В последний раз предупреждение делаю. Еслиеще раз с вами какой скандал — применю санкции. Окошко в кухне, Виктор, доскамиснаружи забьешь, я завтра зайду проверю.
— Вы лучше ее проверьте! — вдруг завизжалаЗинаида, ткнув в меня грязным пальцем. — Какая она родственница! И это ещеразобраться надо, за что ей дом. А может, еще кто объявится? По закону положенополгода ждать!
— Это верно, — согласился Васильич, — значит,мы сейчас дверь закроем и пойдем. А вы там бумаги подавайте нотариусу какположено.
Соседи испарились. Я походила по комнате, вздыхая.Заниматься уборкой не хотелось.
— Зря ты его отпустил, Витьку-то, — выговаривалатетя Дуня участковому.
— Да не он это, — отмахнулся Васильич, — еслибы наши алкаши залезли, то поискали бы деньги или пожрать чего. Водки у Софьисроду не бывало, денег тоже в доме не хранилось… Вообще ничего ценного не было,сами видите. Да и побаивались ее в поселке-то, бабы сплетни разносили про неевсякие… Ума не приложу, кому понадобилось все в доме перевернуть.
«Искали что-то, — подумала я, — искали тщательно,иначе не перевернули бы все вверх дном».
Но что могли искать у девяностолетней старухи? Неужеликто-то поверил в бредни про бриллианты? Тогда в больнице я подумала, чтостаруха перед смертью выжила из ума, но распоряжения, сделанные ею на случайсмерти, доказывали обратное. Все ее действия свидетельствовали о твердомрассудке. Вклад в Сбербанке был оформлен так, чтобы мне его выдали немедленно,и денег как раз хватило на похороны, соседям она дала очень точныехарактеристики и завещание оформила по всем правилам. Было еще письмо, котороея не успела прочитать в больнице, но я решила, что вскрою конверт дома.
— Смертное не тронули! — Тетя Дуня показала мнетемно-синее бумазейное платье и платок. — Смертное вот тут, в шкафу,лежало, его не взяли.
— Кому оно нужно-то! — буркнул участковый.
Я походила еще по комнате, потом наклонилась и подняла спола фотографию. Снимок был старый, выцветший, черно-белый. Молодая женщина впростом темном платье в горошек держала на руках ребенка примерно двух лет.Стриженые волосы, и даже на таком снимке было видно, какие у женщины яркиетемные глаза.
— Она это, Софья, — подтвердила тетя Дуня,заглянув через мое плечо, — с сынком маленьким.
«1932 год» — было написано на обороте. И больше ничего.
