От долгой неподвижности правая рука немного затекла. Этобыло плохо: в самый важный момент он мог оказаться не готов. Придерживаявинтовку левой рукой, освободил правую, слегка повращал кистью, восстанавливаякровообращение. В его профессии хорошее кровообращение играло такую же важнуюроль, как железные нервы и выдержка. Рука быстро ожила, стала чувствительной,но сам этот симптом его огорчил, раньше такого не случалось. Неужели это первыепризнаки приближающейся старости?
Хотя, скорее всего, рука онемела от холода. Сырой холодныйвоздух тянуло в разбитое чердачное окно. Но с этим уж ничего не поделаешь:грязное, закопченное стекло пришлось выбить, чтобы обеспечить себе обзор иоткрыть сектор стрельбы. Зато теперь ему был прекрасно виден дом напротивоположной стороне улицы, витрина продовольственного магазина и подъезд.Тот самый подъезд, за которым он наблюдал, откуда раньше или позже должна будетвыйти она, его цель.
Дверь подъезда беззвучно распахнулась — звуки на такое расстояниене долетали, — и на ступеньках крыльца появился подросток, мальчишка летдвенадцати. Размахивая сумкой, он побежал по обледенелому тротуару и скрылся зауглом.
Оптический прицел приближал к снайперу зону наблюдения, отэтого создавалось обманчивое ощущение близости, казалось, что он совсем рядом сподъездом и витриной магазина, невольно хотелось затаиться, не издавать низвука, чтобы его не услышали спешащие по своим делам на той стороне улицы люди,хотя он прекрасно понимал, что их разделяет слишком большое расстояние.Впрочем, тишина — это еще одно золотое правило его профессии…
Дверь снова открылась, и из нее вышла девушка.
Он мысленно сверил ее внешность с образом, хранящимся впамяти, и стопроцентно уверился в том, что это она, его цель.
Пульс нисколько не участился: сказывались годы тренировок.Все-таки возраст имеет и свои положительные стороны.
Он не сместил прицел навстречу цели, а ждал, когда она самаподойдет к заранее выбранной точке, чтобы только тогда мягко и плавно нажать наспусковой крючок.
Девушка на секунду задержалась на крыльце, с отвращениемразглядывая покрытый грязным подтаявшим снегом тротуар, и наконец сделалапервый шаг.
Он, задержав дыхание, прикоснулся к холодному металлуспускового крючка…
И в тот самый момент, когда девица уже входила в перекрестьеприцела, к продовольственному магазину подкатил красный фордовский грузовичок сяркой рекламной надписью на борту и напрочь перекрыл линию огня.
Снайпер медленно выдохнул, пульс его нисколько не участился.Годы работы приучили его к таким неожиданностям, он умел ждать и готов былвернуться сюда на следующее утро, однако неприятные сюрпризы на этом некончились.
Когда он уже сложил винтовку и превратил ее в не вызывающийподозрений костыль, в замке заскрежетал ключ, и дверь чердака распахнулась.
— Вот, поглядите только, постоянно из этой трубытекет! — раздался визгливый женский голос. — Жильцы жалуются, а я чтомогу? Пальцем, что ли, затыкать? Я с этой трубой незнакомая!
С этими словами на чердаке появилась рыжая тетка огромногороста и атлетического телосложения, в сиреневом вязаном берете, в которойсамоуверенность и хамские интонации неопровержимо выдавали местную дворничиху.Следом за ней двигался невысокого роста усатый мужчина с начальственнымживотом, в короткой, вполне новой дубленке и с кожаной папкой в руке.
— К нам эта труба тем более не относится, —привычно, без увлечения возражал он дворничихе, словно выполнял давно надоевшийобряд.
Снайпер бросился за толстую ржавую трубу, но тетка ужезаметила его и истерично завопила:
— Опять они здесь шляются! Житья нет от этих бомжей!Как зима, так они тут! То в подвале, то на чердаке! Сколько их гоняли, сколькогоняли, а они шляются и шляются, и управы на них нет! Вот, паскуда, опятьокошко расколошматил! Небось и в трубе он дырку провертел, а жильцы на меняжалуются, будто это я лестницу не убираю! А как ее уберешь, если эти паразитышляются!
Снайпер шумно втянул воздух. На сей раз пульс немногоучастился, и это его огорчило. Дворничиху, конечно, можно было убить, это дажеприятно, и жизнь без нее стала бы немного лучше, но она не одна, да и станутискать… Нет, это не более чем шутка, профессиональный юмор. Теперь хорошоподготовленную позицию придется бросить, она засвечена.
Новая железная дверь с грохотом захлопнулась за мной, илестница ответила гулким эхом. С минуту я постояла на площадке, собираясь ссилами. Больше медлить здесь никак нельзя, потому что соседка, которую всялестница зовет «мадам Брошкина», очень любит совать нос в чужие дела и непреминет выскочить на лестницу и поинтересоваться: что это за крики доносилисьиз нашей квартиры и почему я выхожу оттуда с дорожной сумкой? Если я собраласьв отпуск, то отчего среди зимы и почему тогда у меня такой нерадостный вид? Аесли я переезжаю, то почему так неплотно набита сумка? И что у меня в чернойклеенчатой кошелке, в такой только картошку с базара носить? В общем, мадамБрошкина тут же задаст мне множество каверзных вопросов, смутить ее оченьтрудно, так что нужно сматываться побыстрее, раз уж все так получилось.
Я достала завалявшийся в кармане носовой платок и вытерла сощек засыхающие дорожки слез. На улице мороз, как бы мне не заледенеть. Потом яосторожно заглянула в клеенчатую сумку. Два зеленых глаза смотрели испуганно,усы топорщились. Сегодня Багратиону изменила обычная аристократическаяневозмутимость, ему здорово досталось, и кот ужасно испугался.
— Высунь морду наружу, а то задохнешься, —посоветовала я.
Кот, однако, осмелился это сделать только на улице.
Вначале мы пошли проторенным путем — вдоль дома, завернулиза угол, потом прошли мимо гаражей и старой кочегарки к другому зданию, гдеостановились возле открытого подвального окошка. Там, в подвале, была большаякуча песка, непонятно для каких целей привезенная еще прошлым летом. Этот песокБагратион использовал по назначению, сюда я приносила его два раза в день напрогулку.
Я расстегнула старую «молнию» и выпустила кота на снег.
— Только недолго, мы торопимся, — предупредила я,и Багратион скользнул в подвальное окошко.
Я тут же подумала, что бессовестно обманываю животное. Котможет гулять в подвале сколько угодно, потому что нам совершенно некудаторопиться. Откровенно говоря, нам с ним вообще некуда идти. И что теперьделать, я понятия не имею.
Я отошла в сторонку, но недалеко, чтобы было видно окошко.Кочегарка давно уже не работала, но вдоль нее проходила большая труба, котораядаже в сильные морозы была теплой. Я присела на ящик, оставленный каким-тодобрым человеком, достала сигареты и задумалась, как я дошла до такой жизни ичто же мне теперь делать.
