Это было в «Стадс-отеле». В этот вечер мы изрядно выпили, но для меня было полной неожиданностью, когда Герман вдруг начал исповедоваться. Ведь он не из тех, кто любит взывать к сочувствию или вообще о чем-нибудь просить. Обычно к нему не подступишься, колючий, как еж. Но после этого вечера я стал думать о нем гораздо лучше, чем раньше.
— Итак?
— Итак, еще в школьные годы он порвал со своим отцом, всеми уважаемым переплетчиком из Гётеборга, но большим самодуром. Герман полностью отказался от родительской помощи. После занятий в школе он выполнял всякую случайную работу, и таким образом ему удавалось кое-как сводить концы с концами. Но когда его отец умер, оказалось, что он был совершенный банкрот. Герман уже в то время стал убежденным приверженцем марксистской идеологии, и можно было предполагать, что он откажется от уплаты долгов, оставив буржуев с носом. Но Герман заявил, что ни он, ни его отец не взяли бы ни гроша у проклятых капиталистов и им будет выплачена вся сумма долга.
Харальд рассмеялся.
— Он говорит, что выплатил все до последнего эре, — продолжал я. — И я верю ему. Очевидно, ему приходилось вести довольно аскетическую жизнь, и единственное, что он мог себе позволить, — это членский билет клуба «Клартэ». Он до сих пор наведывается туда, и его немного побаиваются более респектабельные члены клуба, которые судят о людях по их годовому доходу и, в случае необходимости, умеют не краснеть.
Харальд по-прежнему вертел в руках щеточку для трубки. Она была похожа на тощего, согбенного годами старца. Ему хотелось, чтобы старец стоял. Но тот не хотел стоять и все время падал, ударяясь головой о стол.
— Этот Герман худой, как палка, и у него голодные глаза? — спросил Харальд. — Такие люди обычно бывают опасны.
— Конечно, Герман для тебя самый идеальный объект для всевозможных подозрений, — сказал я. — А ты пока что ищешь как раз такой объект.
— Пока что у меня нет никаких оснований сомневаться в том, что прецептор Лундберг умер естественной смертью, — ответил Харальд. — Сколько раз мне нужно повторять это! Но поскольку ты уже начал просвещать меня на этот счет, расскажи мне немного о прецепторе Петерсоне и доценте Берггрене.
— Пожалуйста, если тебя это интересует.
Я взял со стола пачку сигарет и вытряхнул из нее еще одного «Джона Сильвера».
— Я мало знаю Петерсона, — начал я. — Он приехал сюда из Лунда, чтобы на время заменить профессора Бринкмана. Все мы были так поглощены своими конкурсными работами, что никто не хотел брать на себя такую обузу. А Манфред, заместитель Бринкмана, сам был в это время болен. Ты знаешь — сердце.
— А почему Бринкман совсем забросил кафедру? Меня удивляет, что он даже не участвовал в работе ученого совета, который должен найти ему преемника.
— Осенью Бринкману удаляли камни из желчного пузыря. Вероятно, он съел слишком много вкусных обедов на своем веку. По-моему, старый обжора уже давным-давно поправился, но он постоянно ноет, что ему все еще нездоровится. На самом же деле ему просто неохота возиться ни с лекциями, ни с нашими конкурсными работами.
— По-видимому, Петерсон энергичнее?
— Во всяком случае, энергичнее, чем Бринкман. И это, в общем, нетрудно. Но Петерсон принимает жизнь такой, как она есть, и не хнычет понапрасну. Полагаю, что он любит преподавательскую работу и не считает ее, как Бринкман, наказанием за грехи. По-моему, Ёста — человек милый и добродушный и житейские мелочи никогда не выводят его из равновесия. К тому же, у него отличная деловая хватка, и, за что бы он ни брался, он все делает хорошо.
— Остается Берггрен. Тебя мы уже знаем.
— Берггрен… Право же, не знаю, что можно о нем сказать. Твид, трубка, спорт, только собаки не хватает! У него спортивная машина, по-моему, «порше». Он немного нервный. Иногда мне кажется, что у Эрика нечто вроде мании преследования. И я бы не удивился, если бы так оно и было на самом деле. Его отец — лауреат Нобелевской премии Элиас Берггрен. Перечисление всех его почетных титулов и званий занимает целых полстраницы в академическом каталоге деятелей науки. Очевидно, в семье может возникнуть довольно напряженная ситуация, когда твой отец — всемирно известный врач, а тебе самому делается дурно от одного вида крови. Однажды я встретился с Элиасом на званом обеде. Это настоящий аристократ духа, высокомерный и неприступный. Я никогда не видел их вместе. Подозреваю, что старик Элиас считает сына просто неудачником и, наверное, не раз говорил ему об этом. Мать рано умерла. Эрик, несомненно, умный и одаренный человек, но…
Откуда-то издалека донесся звонок телефона. Почти тотчас же на пороге появилась Биргит.
— Тебя к телефону, Харальд. Какой-то доктор Лангхорн.
Харальд встал, поблагодарил и вышел из комнаты, но через несколько секунд снова вернулся. Он не стал садиться в кресло. Заложив руки за спину, он молча подошел к окну и стал смотреть на улицу. Пошел снег. В воздухе кружились маленькие снежинки — предвестники метели.
Помощник прокурора Харальд Бруберг повернулся и посмотрел на меня.
— Это звонил врач Манфреда, — сказал он. — Мне надо охать в больницу. Если хочешь, поедем со мной. Потом нам все равно понадобится твоя помощь.
— Да, конечно, — пробормотал я. — Когда тебе будет угодно, Харальд.
4. Турин
Профессор Филип Бринкман небрежно покачал головой.
— Какая жалость! — сказал он. — И ведь именно Манфред. Уж лучше бы кто-нибудь другой…
У него был скрипучий и какой-то писклявый голос. Мгновение его слова неподвижно висели в воздухе.
За овальным обеденным столом нас было четверо: дядя Филип, тетя Эллен, Ульрика и я. Несколько месяцев назад я познакомился с дочерью профессора Бринкмана, и с тех пор меня время от времени приглашают к Бринкманам на семейные обеды. Ульрика сидела прямо напротив меня.
— А почему вообще кому-то надо умирать? — спросила она, пожав плечами.
Еще вчера я сообщил им горестную весть о скоропостижной смерти Манфреда Лундберга. Эта весть вызвала весьма оживленный обмен мнениями, который продолжался до сих пор. Старик относился ко мне весьма благосклонно. Он очень любил получать своевременную и исчерпывающую информацию обо всем, что происходит в окружающем его мире.
Обед приближался к концу. Мы взялись за десерт — чернослив со сливками. Через несколько минут мы встанем из-за стола и перейдем в библиотеку, где будем пить послеобеденный кофе. Старик непременно предложит мне сигару, как он это делал уже неоднократно, а я с благодарностью возьму сигару и с видом знатока спрошу его, что это за марка.
