class="p1">— На Манфреда всегда можно было положиться, — сказал Бринкман. — Он был человек рассудительный. А все остальные — абсолютно ненадежный народ. Взять хотя бы Германа Хофстедтера. Ведь этот малый — коммунист!
Последние слова старик словно выплюнул вместе с косточкой и тут же сунул в рот еще одну черносливину. Он сладострастно обсасывал ее, а взгляд его между тем скользил вокруг стола: от меня к тете Эллен и затем к Ульрике.
— Извините меня, дядя Филип, но я позволю себе высказать особое мнение по этому вопросу, — произнес я очень витиевато. — Ведь отсюда вовсе не следует, что он плохой юрист.
— Ах, у папы такие старомодные взгляды! — вздохнула Ульрика. — Не обращай на него внимания.
Она посмотрела на меня и улыбнулась. Губы ее слегка раздвинулись, обнажив великолепные белые зубы. Я не замедлил улыбнуться ей в ответ.
— Это лишь означает, что малому не хватает здравого смысла, — заявил старик. — А на людей, которым не хватает здравого смысла, никогда нельзя полагаться. Ни в коем случае!
— Ты рассуждаешь слишком категорично, — коротко заметила тетя Эллен.
— Меня нисколько не удивляет твое мнение, — сухо ответил старик.
Между тем Ульрика все еще ослепляла меня своей белозубой улыбкой. Она снова пожала плечами.
— Вы опять начинаете? — спросила она безразличным тоном.
Засунув в рот очередную черносливину, старик внимательно посмотрел на дочь.
— Будь, пожалуйста, снисходительна к своим старым, дряхлым родителям, — сказал он.
Это была его любимая шутка, но, поскольку он говорил с полным ртом, иронии в его голосе не было слышно. Он сосал свою черносливину и поглядывал на дочь. Когда он наконец проглотил ягоду, его кадык быстро скользнул по горлу, на миг исчез под воротником и снова вернулся на свое место. Старик приоткрыл рот и облизнул губы. Потом опустил свои густые брови, закрыв ими чуть ли не все лицо.
— Господь бог понял, что я имею в виду, — сказал Бринкман.
Снова заглянув в тарелку, он опустил туда ложку, чтобы подцепить еще одну черносливину, но их там уже не было. Старик был явно разочарован; я охотно отдал бы ему пару своих ягод, если бы знал, но теперь было уже поздно. Тетя Эллен, Ульрика и я терпеливо ждали. Старик окончательно расстроился, отложил ложку и вытер рот салфеткой. Мы встали из-за стола.
У дяди Филипа была типично профессорская фигура, похожая на спелую грушу, ибо он слишком много ел и слишком мало ходил. Говорят, что в свое время это был многообещающий молодой ученый, но, став профессором, он быстро покончил с научной работой и впал в чревоугодие. Он вел почти растительный образ жизни и, судя по всему, был вполне доволен судьбой. Отныне его ничто не интересовало, кроме вкусной еды, крепких напитков и университетских сплетен.
Голова у него по форме тоже была похожа на грушу, вернее, стала похожа. В библиотеке висел его юношеский портрет, на котором был запечатлен совершенно другой Филип Бринкман, тот самый Филип Бринкман, которому много лет назад Эллен Бринкман отдала свою руку и сердце. Глядя на портрет, можно было предположить, что с годами голова дяди Филипа претерпевала значительные структурные изменения. Нижняя часть лица расширилась и стала чрезвычайно массивной за счет верхней части головы, которая все уменьшалась и уменьшалась в размерах. Происходило явное смещение центра тяжести. В этом не могло быть никаких сомнений.
Когда мы стояли в библиотеке возле красивого курительного столика и я любовался его юношеским портретом, он вдруг подошел ко мне вплотную и сказал, склонив голову набок:
— Герман Хофстедтер пишет только о трудовом нраве, а это далеко не самая интересная проблема в юриспруденции. Кроме того, он законченный догматик и доктринер. Эрнст Бруберг не умеет работать самостоятельно; его совершенно испортил Рамселиус с его дурацким методом.
Бринкман растопырил пальцы левой руки и указательным пальцем правой загибал их один за другим.
— Эрик Берггрен — одаренный малый, но он еще мало успел сделать, а Петерсон — из Лунда.
Он говорил со мной очень доверительно, но это была та самая доверительность «с позиции силы», которая не терпит никаких возражений. Закончив последнюю тираду, он вопросительно посмотрел на меня.
— Конечно, дядя Филип, вам виднее, — ответил я уклончиво.
Его левая рука вдруг опустилась на большой портсигар, стоявший на столе, и подняла его. Надо сказать, что в этот момент у меня появилось такое чувство, будто меня подкупают.
— Попробуй одну из этих сигар, — сказал Филин Бринкман.
Как пай-девочка, Ульрика налила нам всем кофе. Старик и тетя Эллен устроились на софе по другую сторону длинного стола, а я расположился со всеми удобствами в глубоком кресле. В одной руке я держал сигару, а в другой — чашку кофе и чувствовал себя очень уютно. Изредка я посасывал сигару. Она была недурна. Старик разбирался в таких вещах.
— Ты сейчас совсем как маленький дядя Филип, — сказала Ульрика.
В ее голосе звучал еле сдерживаемый смех. Она стояла возле окна на фоне бледных зимних сумерек. Я видел только ее силуэт. Старик мгновенно бросился мне на помощь.
— Не обращай на нее внимания, — сказал он покровительственно и помахал сигарой. — С нами она такая же заноза! Ничего, привыкнешь. Да и она с годами станет поспокойнее.
Я тоже махнул в ответ своей толстенной сигарой.
— А меня это нисколько не беспокоит, дядя Филип, — ответил я с достоинством. — Я даже не замечаю ее. Она для меня как воздух.
Я снова взглянул на Ульрику. Я чувствовал, что где-то там, в темноте, она улыбается сейчас своей широкой ослепительной улыбкой. Она стояла так, что я не видел ее лица, и она, очевидно, знала об этом.
У Ульрики Бринкман высокая грудь и полная, чтобы не сказать пышная, фигура. Однако благодаря высокому росту она все-таки кажется стройной. У нее крупное, но удивительно красивое лицо, большие голубые глаза и розовые щеки. От нее веет какой-то благоуханной свежестью. Когда я впервые увидел ее, мне показалось, что она похожа на свежеиспеченную булочку. Эта прекрасная женская плоть вызывает у меня невероятно сильное желание. Оно пронизывает меня с головы до пят. У нее длинные красивые ноги, и вся она мягкая, красивая и желанная и охотно идет навстречу моим желаниям, порой даже слишком охотно. У нее длинные светлые волосы, и вообще она олицетворяет собой тот тип белокурой красавицы, от которого южане сходят с ума, когда попадают в наши края. Ульрика похожа и на дядю Филипа и на тетю Эллен в дни их юности, а ведь когда-то они были очень красивой парой, пока
