Книга Опасное знание - Боб Альман

— Как тебе не стыдно, ведь умер Манфред!

— Разве смерть становится более трагичной оттого, что умирает человек, которого мы знаем? — спросил я. — Почему мы оплакиваем покойного друга и никак не реагируем на смерть незнакомого нам человека? Разве это справедливо, Биргит? Почитай извещения о смерти, публикуемые в газетах, и поразмысли, почему так получается.

— Нельзя же собрать в одном сердце все печали мира, — ответила она спокойно. — Но наших родных, близких и друзей мы должны оплакивать. Ведь кроме нас, больше некому…

— Харальд, ты узнаёшь, откуда это?

— Одну секунду… Ну конечно, тетя Ида!

— Совершенно верно, — сказал я. — Тот, над чьей могилой не льется слез, никогда не обретет вечного блаженства. Таким образом, живые обеспечивают усопших проездными билетами на небо.

— Памятуя о несовершенстве человеческой натуры, я бы сказал, что это довольно рискованное предприятие.

— Никогда бы не подумал, что прокурор будет цитировать мисс Марпл!

— Вы два сапога пара, — грустно заметила Биргит. — Почему обязательно надо верить в самое худшее?

— Потому что, как полагает мисс Марпл, чем хуже мы думаем о людях, тем ближе к истине наши ожидания.

— А следователь всегда должен ожидать самого худшего, — добавил Харальд. — Это его обязанность.

— Да здравствует наше викторианское воспитание!

Я наполнил чашку и поднял ее к висевшему на стене портрету председателя уездного суда Фредерика Бруберга.

— Все знают, что у Манфреда было больное сердце, — сказала Биргит. — Теперь я пойду проверять письменные работы, а вы можете выдумывать все, что вам взбредет в голову.

Она встала, улыбнулась Харальду и, выходя из комнаты, оторвала лепесток от последней увядшей грозди пеларгонии.

— Конечно, у Манфреда было плохое сердце, — начал я. — Но кто бы мог подумать, что дело обстоит так скверно? Нет, по-моему, главный аргумент против предположения об убийстве — это то, что его просто некому было убивать. Он никому не мешал. Правда, он не располагал к себе людей. Я неплохо к нему относился, но особенно нежных чувств никогда не испытывал. Как, впрочем, и все, за исключением, может быть, одной лишь Анны-Лизы, его жены.

Я взял пачку «Джона Сильвера» и вытряхнул из нее сигарету.

— Манфред был педант, зануда и очень замкнутый тип, — продолжал я. — От его чопорности начинало сосать под ложечкой. Светочем науки его тоже не назовешь. Зато он был невероятно трудолюбив и добросовестен и, как говорил отец, честен до мозга костей. Манфред был не столько ученым, сколько бухгалтером от науки. Он собрал невероятное количество фактов, аккуратно разложил их по полочкам и проверял, согласуются они друг с другом или не согласуются. Ну посуди сам, кому могла прийти в голову бредовая мысль убивать такого человека?

Харальд молча посасывал свою трубку. В ней что-то шипело и клокотало, как в старом котле.

— Слишком честные люди иногда бывают обременительны, — сказал он. — Они могут мешать тем, кто нечестен. Особенно когда их интересы сталкиваются.

Харальд протянул руку за футляром со щеточками, которыми чистил трубку.

— Кроме того, — продолжал он, — мотив убийства далеко не всегда следует искать в характере убитого. Разве можно объяснить, скажем, убийство Дездемоны только на основе анализа ее личности? Нет, человека убивают не только вследствие каких-то особенностей его натуры или предпринятых им действий, по и просто потому, что он, допустим, занимает данную должность. И следовательно, мешает тому, кто сам метит на эту должность.

— В данном конкретном случае речь идет о кафедре гражданского права по разделу первому, — сказал я. — Но ведь это невероятно! Неужели ты полагаешь, что кто-то из претендентов на эту должность умертвил Манфреда, чтобы самому занять профессорскую кафедру? Может быть, ты и меня подозреваешь?

— Когда имеешь дело с учеными, никогда нельзя быть уверенным до конца. — Харальд усмехнулся. — Никогда не знаешь заранее, что они вдруг могут выкинуть, — продолжал он. — Возьми хотя бы результаты конкурса. Да, кстати, я забыл поздравить тебя с твоим первым местом!

— Спасибо. Но одно первое место, одно третье и одно четвертое едва ли дают мне право рассчитывать на профессуру. Тем более что первое место я получил от Рамселиуса.

— Ну и что же? — удивился Харальд. — Насколько мне известно, к Рамселиусу все относятся с величайшим уважением и считают его самой яркой звездой на факультетском небосклоне.

— Я забыл, что ты изучал право в Стокгольме и еще не разобрался в созвездиях Уппсалы.

Я стряхнул пепел со своей сигареты и предложил Харальду еще кофе.

— Рамселиус отдал мне предпочтение просто потому, что я его ученик и в своей работе использовал разработанный им метод, который он, разумеется, считает самым эффективным.

— А это не совсем так? — спросил Харальд язвительно.

— Мне лично кажется, что это весьма разумный метод, иначе я не стал бы применять его. Но я вовсе не думаю, что это единственный путь к достижению истины. Не менее важных результатов можно добиться и с помощью иных методов. Несомненно, Рамселиус полагает, что если бы Манфред и Ёста Петерсон применили его метод, они достигли бы большего. Однако он считает, что их работы отличаются глубиной и — во всяком случае, работа Петерсона — представляют немалый научный интерес.

— Итак, смерть Лундберга означает, что профессорский оклад получит Петерсон?

— Да, едва ли теперь в этом можно сомневаться. Почти все были убеждены, что кафедру возглавит Манфред. Он пользовался репутацией человека надежного и в высшей степени положительного. И ничего нет удивительного в том, что наиболее вероятной после Манфреда была кандидатура Петерсона… У обоих самый большой педагогический стаж, и они успели опубликовать гораздо больше печатных работ, чем мы. А Петерсон к тому же отнюдь не бездарен.

— Ну, а остальные претенденты?

— Мы идем, так сказать, сомкнутым строем. Шансы мои и Эрика Берггрена абсолютно равны. Германа Хофстедтера все члены ученого совета поставили последним в списке претендентов. Он писал лишь о трудовом праве, причем излагал этот предмет чрезвычайно узко и односторонне. Кроме того, у него меньше, чем у нас, печатных работ. Он начал изучать право, когда ему было уже двадцать пять. Но это необыкновенно энергичный человек. Поставив перед собой определенную цель, он может работать по четырнадцать часов в сутки. В общем, все это очень сложно и как-то перемешалось… К тому же он коммунист.

Харальд посмотрел на потолок. Все это время он чистил щеточкой свою старую, прокуренную трубку.

— Тогда, насколько я понимаю, затруднения у него главным образом материального порядка?

— Ну, я бы не сказал, что главным образом… Ведь Герман — человек идеи, но с деньгами у него всегда было туго. Он как-то рассказал мне о себе.