дюжина свидетельств. Если верить им, можно сделать вывод, что по сравнению с ней Елена Троянская, за которой отправили тысячи кораблей, была просто гадким утенком. Мы выберем, тем не менее, со всей осторожностью самое простое и наименее витиеватое из мнений того времени, которое содержится в письме некоего Абдул Гамида эль-Андалуси, арабского поэта, который, посещая по своим особым причинам молодую черкесскую рабыню из гарема халифа, случайно заглянул в щель парчовой занавески, которая отделяла комнату рабыни от комнаты принцессы, и увидел Зорейду. Мужчина описал свое впечатление брату-поэту в Дамаске; он изрек следующее:
«Ее лицо так же чудесно, как луна на четырнадцатый день; ее черные волосы, словно кобры; ее талия – это талия львицы; ее глаза – фиалки, пропитанные росой; ее рот, словно багровая рана от меча; ее кожа – это душистый цветок чампака; ее стройные ноги – сдвоенные лилии».
Письмо продолжается легкими восточными преувеличениями: Зобейда была светом очей автора, душой его души, дыханием его ноздрей и – в арабском языке нет похвалы более высокой – кровью его печени; в письме упоминались довольно интимные подробности. Черкесская рабыня, когда увидела, как желание появляется в глазах поэта, захотела сразу же выцарапать эти глаза, и араб снова спустился на землю, написав:
«Никогда во всех Семи Мирах, Сотворенных Аллахом, не жила женщина, достойная касаться тени ноги Зобейды. Брат мой! Как парадные одеяния – она воплощенное богатство; как время года – весна; как цветок – персидский жасмин; как певица – соловей; как аромат – мускус, смешанный с янтарем и сандалом; как существо – воплощенная любовь».
И письмо, сегодня ставшее желтым, потертым и жалким, продолжается в таком духе еще несколько страниц. Посему неудивительно, что слава Зобейды распространилась по всему Востоку, как искра по пороховому складу, и было много претендентов на ее маленькую, хорошенькую ручку, не говоря о великом королевстве, которое она должна была унаследовать после смерти отца. И важнейшими из них стали три самых могущественных монарха Азии.
Первым из них был Чам Шен, принц монголов, царь Хо Шо, правитель Ва Ху и священного острова Вак, хан Золотой Орды, происхождение которого можно проследить до самого Чингисхана, величайшего завоевателя с равнин Центральной Азии, который держал под каблуком весь север и восток, от озера Байкал до Пекина, от мерзлой арктической тундры до влажных малярийных рисовых полей Тонкина.
Вторым был халиф Масур Насир-уд-дин Надир хан Кули хан дуранийский, принц и король Персии, шах Хорассии и Азербайджана, хан кизилбашей и отдаленных татар, глава мусульман-шиитов, всегда побеждающий лев Аллаха, завоеватель России и Германии до Одера, воин ислама, атабек над всеми казаками и потомок пророка Мухаммеда.
Третьим был Бхартари-хари Видрамукут, принц Индостана и Юга от Гималаев до мыса Кумари, потомок Ганеши, бога мудрости с головой слона, по линии отца и матери – немного более скромной – потомок от внебрачного союза Пламени и Луны.
Все трое собирались прибыть в Багдад на следующий день; поэтому рабы, слуги, дворецкие и евнухи дворца халифа суетились, хлопотали, кричали, бегали, потея и ругаясь, взывая к Аллаху в пылу подготовки к приезду царственных гостей; и шум достигал внешних ворот.
– Откройте! Откройте, о стража стен! Мы носильщики, которые принесли редкую еду и вина для завтрашнего празднества!
* * *
Ахмед услышал шум и крики и повернулся к Птице Зла.
– Пойдем, о зловонный попугай моего сердца! – сказал он, взбираясь по веревочной лестнице, которая вела к выходу из заброшенного колодца.
– Куда?
– Во дворец!
– Во дворец?
– Да, – ответил Багдадский Вор. – Я часто мечтал увидеть его изнутри. Держу пари, там есть добыча, достойная моих ловких пальцев и хитрых мозгов.
– Несомненно! Но они не впустят тебя!
– Они могут!
– Как?
– Есть идея, Птица Зла! – И когда второй начал спрашивать и спорить: – У меня нет времени объяснять. Пойдем. И не забудь свой черный плащ из верблюжьей шерсти.
– Сегодня не холодно.
– Я знаю. Но нам понадобится плащ.
– Зачем?
– Подожди и увидишь, о сын нетерпеливого отца.
Они выбрались из колодца, побежали по улице и прямо за углом догнали процессию носильщиков, которые двигались по широкому проспекту, обсаженному деревьями, ко дворцу халифа. Их были сотни и сотни. Большинство составляли смуглые, кудрявые, татуированные рабы из Центральной Африки, они неутомимо шагали, качая бедрами и длинными телами, отличавшими все их племя, держа свертки, тюки, корзины и кувшины на своих курчавых головах; арабские надсмотрщики скакали со всех сторон и подгоняли отстающих узловатыми кожаными кнутами. В конце проспекта, окруженный гигантским садом, утопающим в цветах, возвышался дворец, словно огромная печать из мрамора и гранита. Высоко поднимаясь ровными ярусами, изгибаясь внутрь, словно темнеющий залив, взметнув каменные зазубрины острых, похожих на крылья зубчатых стен, увенчанных на севере и юге над двумя кубическими гранитными башнями, с орудийными башенками, шпилями и куполами, дворец уходил за горизонт невообразимой лавиной квадратной, фантастически раскрашенной кладки. Центральный вход преграждала дверь – почти прозрачная, но крепкая, почти неразрывная сеть – из плотно сплетенных железных и серебряных цепей; дверь поднялась, когда капитан привратников увидел подходящих носильщиков и махнул своим вооруженным помощникам в тюрбанах.
Носильщики проходили внутрь поодиночке, вдвоем и по трое. Последним шел высокий негр, который нес глиняный кувшин, наполненный цветочным ширазским вином. Но – подождите! – приблизился еще один носильщик. Не негр, а гибкий араб, голый по пояс, на ногах у него были шелковые мешковатые штаны, он нес на голове небольшой сверток, в котором был черный плащ из верблюжьей шерсти.
Как только он дошел до порога, узкие глаза капитана превратились в щелочки. Он быстро махнул своим помощникам, которые опустили железную дверь.
– Впустите меня! – просил молодой носильщик. – Впустите меня!
– Нет, нет! – засмеялся рыжебородый пузатый капитан. – Нет, нет, моя умная базарная гончая!
– Впустите меня! – повторил тот. – Впусти меня, о гора свиной плоти. Я несу груз драгоценного винограда из Бохры для завтрашнего торжества!
Капитан снова засмеялся.
– Душа моей души! – сказал он. – Твой виноград – занятный виноград. Смотри! Он движется, как будто живой! Hayah! Hayah! – Подняв копье и проколов сверток, который от этого задергался, запищал, громко заверещал: – Гроздь винограда с человеческим голосом! Ценный виноград, в самом деле! Самый удивительный и неповторимый виноград из творений Аллаха!
– Тьфу! – сплюнул с отвращением Багдадский Вор.
Он опустил сверток, откуда, отбросив плащ из верблюжьей шерсти, выбрался Птица Зла, энергично растиравший бедра там, где они ударились о тротуар, и громко причитавший.
– Дорогой мой, – снисходительно продолжил капитан. – Дворец халифа – не самое лучшее место для грабителей.
– Как ты смеешь…
– Я
