сказать, ружья, которое состояло из полой трубки, поршня и двух пеньковых затычек. Чтобы произвести выстрел, конец поршня следовало прижать к животу, а трубку быстро оттянуть назад двумя руками. Воздух между двумя затычками сжимался и поднимался до высокой температуры, и одна из затычек вылетала с громким хлопком. Успех зависел от удачи при поисках трубки — с суживающимся концом и подходящим отверстием — среди обычных прямых, что можно было найти в нашем саду. Ружье получилось очень хорошее, и я успешно им пользовался, но одновременно в доме появились выбитые стекла, и моя деятельность была прекращена отнюдь не безболезненным образом. Если мне не изменяет память, после этого я начал вырезать сабли из подходящих кусков мебели, которую я мог раздобыть без труда. В то время я был увлечен сербской народной поэзией и восхищался подвигами героев. Я мог часами сражаться с моими врагами в обличье кукурузных стеблей, что привело не только к уничтожению части посевов, но и к нескольким трепкам, полученным от моей матери. Более того, это наказание было отнюдь не формальным, но вполне чувствительным. Все это и многое другое произошло до того, как мне исполнилось шесть лет и я проучился в первом классе начальной школы в деревне Смиляны, где жила наша семья.
Затем мы переехали в ближайший городок Госпик. Эта перемена места жительства стала для меня просто бедствием. Я не мог пережить, что пришлось расстаться с нашими голубями, цыплятами и овцами и с нашей великолепной стаей гусей, которая часто по утрам взмывала к облакам утром, а на закате возвращалась с мест кормления в таком совершенном боевом порядке, рядами, что могла бы посрамить эскадрилью лучших современных авиаторов. В нашем новом доме я был узником, наблюдающим за незнакомыми людьми сквозь зашторенные окна. Я был так застенчив, что скорее бы оказался лицом к лицу с рычащим львом, чем с одним из прогуливающихся щеголей. Но самая страшная пытка была в воскресенье, когда я должен был приодеться и идти в церковь. Там со мной произошел несчастный случай, от одного воспоминании о котором, даже многие годы спустя, у меня стынет в жилах кровь. Это было моим вторым приключением в церкви. Незадолго до этого я оказался на труднодоступной горе запертым на ночь в старой часовне, которую посещали раз в году. Это был ужасный случай, но второе приключение было еще хуже. В городе жила богатая дама, неплохая женщина, но с претензиями, и в церковь она приходила разодетая, в туалете с длиннющим шлейфом и со слугами. Однажды, в воскресенье, когда я только отзвонил на колокольне и мчался по лестнице вниз, я нечаянно прыгнул на шлейф этой гранд-дамы, которая в этот момент выходила из церкви. Шлейф оторвался со звуком, который для меня прозвучал как ружейный залп необученных рекрутов. Мой отец был вне себя от гнева. Он слегка ударил меня по щеке, и это было единственное телесное наказание, которому он когда-либо подвергал меня, но я до сих пор почти чувствую это. Мое замешательство и смятение, последовавшие в результате, не поддаются описанию. Я фактически подвергся остракизму, и это продолжалось до тех пор, пока не случилось нечто, что вернуло мне доброе отношение общества. Молодой предприимчивый торговец организовал пожарную часть. Купили новую пожарную машину, снабдили команду униформой и обучали ее для службы и проведения парадов. Машину красиво раскрасили в красный и черный цвета. В один из летних дней предстояло официальное испытание, и машину переправили к реке. Все население пришло полюбоваться великолепным зрелищем. Когда все речи и церемонии были закончены, была дана команда качать насос, но из брандспойта не появилось ни капли воды. Преподаватели и эксперты пытались понять, в чем дело, но тщетно. Провал был полный, и тогда появился я. О том, как устроен механизм, я не имел ни малейшего представления и почти ничего не знал о давлении, но инстиктивно я нащупал в воде водозаборник и обнаружил, что он пустой. Когда я забрался в воду и расправил шланг, вода хлынула с таким напором, что пострадало немало праздничных нарядов. Архимед, бегущий обнаженным по улицам Сиракуз и кричащий изо всех сил «Эврика!», не произвел большего впечатления, чем я. Меня несли на плечах, и я был героем дня. После того как мы обосновались в городе, я начал посещать четырехлетний курс в так называемой средней школе для подготовки к поступлению в колледж или в реальное училище. И в этот период мои мальчишеские выдумки и подвиги, равно как и неприятности, продолжались. Наряду с другими достижениями я добился уникального звания чемпиона по ловле ворон в округе. Мой метод ловли был удивительно прост. Я шел в лес, прятался в кустах и подражал птичьим выкликам. Обычно несколько птичьих голосов отвечали мне, и вскоре ворона уже порхала в зарослях кустарника рядом со мной. После этого все, что мне нужно было сделать, это бросить кусок картона, чтобы отвлечь ее внимание, прыгнуть и схватить до того, как она успеет выбраться из кустарника. Таким образом я мог поймать сколько угодно ворон. Но однажды случилось нечто, что заставило меня уважать их. Я поймал пару отличных птиц и возвращался домой с дружком. Когда мы вышли из леса, налетели тысячи ворон с устрашающим карканьем. Через нескольких минут погони за нами они окружили нас. Для меня это оставалось забавой до тех пор, пока я не получил удар в затылок, который свалил меня с ног. Затем они принялись злобно атаковать меня. Я вынужден был выпустить птиц и с радостью присоединился к другу, который спрятался в пещере. В классе было несколько механических моделей, которые меня интересовали, и мое внимание привлекли водяные турбины. Я сконструировал много таких турбин и получал удовольствие, управляя их работой. Примером того, насколько необыкновенной была моя жизнь, может служить следующее. Мой дядюшка не считал правильным такого рода времяпрепровождение и много раз выказывал мне свое неудовольствие. Я был заворожен описанием Ниагарского водопада, которое прочел в книге, и рисовал в своем воображении большое колесо, вращающееся благодаря силе падающей воды. Я сказал дяде, что поеду в Америку и осуществлю этот проект. Тридцать лет спустя я увидел свою идею реализованной на Ниагаре и поразился непостижимому таинству человеческого мысли. Я мастерил много разных приспособлений и затей, но лучше всего мне удавались арбалеты. При выстреле мои стрелы исчезали из виду и на близком расстоянии пронзали сосновую доску толщиной в один
