прижал губы прямо к планкам и умудрился вдохнуть немного воздуха, к сожалению, вместе со струей воды, от которой я чуть не захлебнулся. Повторив эту процедуру несколько раз, как во сне, до тех пор, пока мое бешено колотившееся сердце не успокоилось, я, наконец, овладел собой. После этого я много раз безуспешно нырял, совершенно потеряв чувство ориентации, но, в конце концов, успешно выбрался из этого плена, когда мои друзья уже потеряли всякую надежду и искали в воде мое тело. Тот купальный сезон для меня был испорчен из-за моего безрассудства, но вскоре урок был забыт, и уже через два года я попал еще в более затруднительное положение. Около города, где я учился в то время, находилась большая мельница с плотиной через реку. Как правило, вода бывала на два-три дюйма выше дамбы, и подплывать туда было не очень опасно, что я частенько и проделывал. Однажды, я пошел к реке один, чтобы, как всегда, получить удовольствие от такого развлечения. Когда я был уже недалеко от каменной кладки, я с ужасом заметил, что вода поднялась и меня все быстрее уносит течение. Я постарался уплыть в сторону, но было уже поздно. К счастью, меня не перебросило через плотину — я спасся, сумев ухватиться за нее обеими руками. Мне сдавило грудь, и я едва мог держать голову на поверхности. Вокруг не было ни души, и мои крики о помощи заглушал рев водопада. С медленной неотвратимостью силы оставляли меня, и я более не мог противостоять напору воды. И когда я уже почти был готов к тому, что разобьюсь о камни внизу, в яркой вспышке света мне предстала знакомая формула принципа гидравлики, по которой давление движущейся жидкости пропорционально площади, которая ей противостоит, и я автоматически повернулся на левый бок. Как по волшебству, давление уменьшилось, и мне стало относительно легко выдерживать силу течения. Но опасность все еще существовала.
Я знал, что вскоре меня понесет вниз, т.к. помощи мне ожидать было не от кого, даже если бы я и привлек чье-то внимание, было уже слишком поздно. Сейчас я одинаково владею обеими руками, но тогда я был левшой, и моя правая рука совсем ослабла. Из-за этого я не мог рискнуть повернуться на другую сторону, чтобы отдохнуть, и мне ничего не оставалось, как, отталкиваясь руками от плотины, медленно продвигаться вдоль нее. Я должен был изменить направление и двигаться в обратную сторону от мельницы, к которой был обращен лицом, так как там было глубже и течение сильнее. Это было долгое и мучительное испытание, и я был на грани гибели в конце, где у берега дамба понижалась. Мне удалось из последних сил преодолеть и эту преграду, и я упал, потеряв сознание, когда оказался на берегу, где меня и нашли. Я содрал почти всю кожу с левого бока и несколько недель пролежал в лихорадке, пока не спала температура, и я поправился. Это всего два из многих примеров, но и этого достаточно, чтобы показать, что если бы не мой инстинкт изобретателя, то некому было бы рассказывать вам эти истории. Люди, у которых я вызывал интерес, часто спрашивали, как и когда я начал изобретать. Я могу ответить на этот вопрос, опираясь только на мои нынешние воспоминания, в свете которых первая памятная попытка была довольно претенциозна, поскольку она включала изобретение прибора и метода. Что касается прибора, у меня были предшественники, но метод оказался оригинальным. А вышло это так. У одного из моих товарищей по детским играм появились настоящая удочка с крючком и рыболовные снасти; это взбудоражило всю деревню, и на другой день все бросились ловить лягушек. Кроме меня, оставшегося дома, потому что я был в ссоре с этим мальчиком. Я никогда раньше не видел настоящего крючка и представлял себе, что это что-то необыкновенное, обладающее особыми свойствами, и был в отчаянии, что не в компании со всеми ребятами. И во мне возникла некая потребность действовать. Я каким-то образом раздобыл кусок мягкой стальной проволоки, заострил конец, расплющивая его двумя камнями, согнул его, чтобы придать нужную форму, и привязал к прочной веревке. Затем срезал удилище, набрал наживки и спустился к ручью, где было полно лягушек. Но я не мог поймать ни одной и уже потерял было всякую надежду, но тут решил попробовать поднести пустой крючок к лягушке, сидящей на пеньке, и покачать им перед ее носом. Сначала она замерла, потом выпучила покрасневшие глаза, начала раздуваться и, став в два раза больше, злобно набросилась на крючок. Я немедленно подсек ее. И повторял то же самое много раз, и мой метод оказался безотказным. Когда мои товарищи, ничего не поймавшие, несмотря на свое прекрасное снаряжение, подошли ко мне, они просто позеленели от зависти. Долгое время я хранил свой секрет и наслаждался монополией, но, в конце концов, смилостивился перед Рождеством. Каждый мальчик мог теперь проделывать то же самое, и следующее лето для лягушек стало просто катастрофой. В своей следующей попытке, мне кажется, я действовал, подчиняясь первому инстинктивному импульсу, что впоследствии стало моей преобладающей идеей — освоить энергию природы для нужд человека. Моим первым объектом использования стали майские жуки, или июньские, как их называют в Америке, где их такое бесчисленное множество, что они стали настоящим бедствием для страны. Иногда ветки деревьев даже ломались под их тяжестью. Кусты казались из-за них черными. Я привязывал четырех жуков к крестовине, насаженной на тонкий шпиндель, и она вращалась, передавая движение большому диску. Таким образом извлекалась значительная «энергия». Эти труженики работали прекрасно — стоило их запустить, и они кружились час за часом, и чем жарче было, тем усерднее они трудились. И так продолжалось, пока не появился странный мальчик. Он был сыном отставного офицера австрийской армии. Этот мальчишка ел майских жуков живьем и наслаждался так, словно то были первоклассные устрицы. Сцена была столь отвратительной, что она завершила мои начинания в этой многообещающей области и произвела на меня такое впечатление, что с тех пор я не в состоянии дотронуться не только до майского жука, но и до любого насекомого. После этого, как мне помнится, я принялся разбирать и собирать часы моего деда. Первая операция всегда проходила успешно, но вторая частенько заканчивалась неудачей. Кончилось это тем, что дед запретил мне трогать его часы, и в настолько неделикатной форме, что мне понадобилось целых тридцать лет, чтобы снова разобрать часы. Немного времени спустя я занялся изготовлением пневматического, так
