список вещей, его раздражавших, множился без остановки. – Будем реструктуризировать производство. Закроем два завода в России, и перенесем мощности в Китай, там же будем закупать и часть комплектующих. Что-то вообще уже сейчас можно отдать Китаю или Филиппинам на аутсорс. Качество не пострадает, а затраты, пусть и не сразу, понизим процентов на пятнадцать-двадцать. Останемся при приемлемой норме прибыли.
– Максим, нам в любом случае придется поступиться и личными гонорарами, чтобы продолжать платить конкурентные зарплаты.
– Интересно знать, за что, а? Может еще и больничные на сто процентов оплачивать? Я например порой и ночую на работе, а наши работнички – представьте себе! – имеют даже выходные! Хватит молоть чепуху. Зарплаты сократим в первую очередь, а если кому не нравится – до свидания.
– Боюсь, Князев не позволит Вам сделать что-то подобное.
– Помянули дьявола, – фыркнул Максим. – Почему вообще его нет на совещании?
– У него встреча с администрацией Кельна, – отозвался Красноярск.
– Встреча. Отлично. Это же важнее прибыли компании.
– Не ерничайте, Максим. Там что-то насчет территории разрушенного завода. Тимофей Сергеевич сказал, что «должен сотворить добро из зла, потому что больше его не из чего делать».3
К общему удивлению, после некоторой заминки, Максим Добронравов рассмеялся.
– Откуда у него время читать книги, кто-нибудь мне скажет? – он откашлялся. – Вечно что-то да процитирует. Добро из зла, ха, я даже знаю, откуда это, наверное, впервые! Это Роберт Уоррен, «Вся королевская ра…»
Фраза оборвалась на полуслове, а Максим оцепенел.
«Секундочку», – вдруг пронеслось у него в голове.
– Секундочку, – повторил он вслух, наморщив лоб. – Немец сказал, что он завтра передает акции. А англичанка передает акции послезавтра? Так?
Наступила тишина. Добронравов вдруг почувствовал, что все те вещи, которые бесили его последние несколько дней и недель, да что там – даже лет, вдруг потеряли всякий смысл.
«Твою мать».
– Кому ты продал свою часть? – спросил он, глядя в экран бешеными глазами.
– Это важ…
– КОМУ?! – заорал Максим, не дав партнеру из Красноярска договорить.
– Некоему господину по фамилии Смирнов.
– О, нет…
Офис корпорации «Заслон», Санкт-Петербург
– Ты!.. Ублюдок! – Максим, тяжело дыша, влетел в кабинет Тимофея.
Тот стоял лицом к панорамному окну.
– Выбирайте выражения, Максим. Что-то случилось?
– Контрольный… пакет…
– Теперь принадлежит мне лично. А ты – уволен.
– Ничего не выйдет!
– Уже вышло. На столе бумаги, можешь забрать. И да, насчет золотого парашюта… Тебе отказано в предоставлении. Понимаешь, возникли сложности при оформлении бумаг, многое не приложили к личному делу. Можешь подать прошение повторно, но не раньше чем через два месяца.
Максима прорезало изнутри будто тысячей ножей, а глаза наполнились первобытным страхом перед неизведанным. Он вспомнил эти слова. И он вспомнил лицо Андрея Судьбина, когда отказал ему.
– Нет, нет, нет, нет, Вы не можете, – он в один прыжок оказался у стола и начал судорожно перебирать бумаги. – Вот, пункт восемь, подпункт четыре…
Внезапно мир превратился в каскад ярмарочных вспышек. Максим почувствовал, как его голову снес локомотив, и удар был такой силы, что того швырнуло на стол. Тимофей схватил Добронравова за ворот костюма и рванул вверх. Перед разбитым лицом оказался металлический кулак, с которого капала кровь.
Тимофей Князев оскалился:
– Ты не представляешь, каких усилий мне стоит сдерживаться. Я могу запихать это тебе в задницу, дотянуться до сердца и сделать из него отбивную.
Тимофей впечатал кулак в живот Добронравова. Тот упал, не в силах устоять на ногах и даже выдавить из себя кашель.
– Ты не понимаешь нас, – протез вновь маячил перед глазами Максима. – Это твое место – в аду, мразь.
– Взрыв.. КХА! В Германии… – проблеял Максим. – Зачем?! Ты отправил компанию в ночь!
– В НОЧЬ?! ХА-ХА-ХА-ХА! В ночь!
Тимофей нажал несколько кнопок на планшете. На экране напротив стола появилась миловидная барышня – диктор новостей.
– Сегодня стало известно о полном отказе корпорации «Заслон» от розничной продажи, – заговорила она. – Согласно заявлению Тимофея Князева, владельца корпорации, весь спектр бионических протезов и имплантатов будет устанавливаться всем нуждающимся на безвозмездной основе. Хирургические отделения корпорации в Сьерра—Леоне, Германии, Белоруссии, а так же во всех отделениях и больницах в России будут готовы принять первых посетителей уже завтра. В течение следующей недели на сходный режим перейдут и остальные подразделения «Заслон» по всему миру. В российские больницы необходимые органы и протезы будут направляться по запросам, но точно так же, на безвозмездной основе. Нам пока не удалось получить развернутый комментарий…
Он остановил воспроизведение.
– Я превратил компанию в маяк цивилизации. Теперь никто не будет страдать. Никто, ты слышишь?!
Голова Максима шла кругом, по лицу струилась кровь. Внутри бились бесконечные «Как?», «Зачем?», и, перекрывая все прочее, «На какие деньги?!»
– Это бессмыслица… У тебя нет столько денег… У тебя нет денег на миллионы операций, на миллиард протезов и органов! Просто нет!
– Да? А откуда ты знаешь? Ты ведь не самый умный, ты даже свой контракт оказался не в состоянии толком прочитать.
Добронравов рванул с места, надеясь сбить Тимофея с ног, но врезался головой в металлическую руку и рухнул навзничь. К горлу подкатила тошнота.
Тимофей поправил пиджак.
– Ты был в Африке, Максим? В Сербии? В Австралии? Конечно, нет. А я был. И поведаю тебе одну историю, – он подошел к окну и устремил взгляд вдаль. – Сьерра-Леоне, август двадцать третьего. Как-то раздались взрывы: боевики выпустили пятьдесят ракет по мирным кварталам. Смели подчистую целый район, камня на камне не осталось. Я тогда был обычным полевым хирургом в местном отделении корпорации. Военные не пустили нас помочь на месте, однако все было наготове, чтобы в любую минуту принять людей. Но никто так и не пришел. А ближе к ночи на улице мы увидели девочку. Лет семь, не больше. В разорванном голубом платье, ревет и держится за уши. Ударной волной ей разорвало барабанные перепонки.
Тимофей достал из кармана маленький имплантат, похожий на беспроводной наушник и швырнул Добронравову в лицо.
– Эта малышка стоила, кажется, тысяч восемь евро. Мы вживили ей две таких. Просто так. Потому что не могли иначе. Мы наплевали на правила компании, принесли со склада две этих штучки и я лично провел операцию. И я вряд ли забуду лицо девочки.
На минуту он умолк.
– Она расцвела, словно цветок в пустыне. Такая маленькая, и такая счастливая. Она плакала и смеялась. А я… я словно прозрел, Максим. Все оказалось ложью. Я считал, что мы помогаем людям, что мы творим добро. Но настоящее добро мы сотворили только раз. В ту ночь, в Африке, в километре
