class="image">
РЫЦАРЬ ВЕЧЕРНЕЙ ЗВЕЗДЫ
Сонет мартовского кота
Несладко, братцы, в марте быть котом:
по лужам — босиком, да шубку — в клочья,
сцепившись в лютом поединке ночью
(а враг — тяжеловесней, и притом
он молод, и одним своим хвостом
любой из наших дам запудрит очи).
А дамы — так прекрасны, и… Короче,
чудесно, братцы, в марте быть котом!
Таинственно горящие глаза,
загадочное «мур-р…» — и сердце в пятки!
И лихо прёшь в атаку без оглядки,
разумно позабыв про тормоза:
шерсть — дыбом, хвост — трубой!
«Ур-р-ра!..» — и в бой,
благословлён Вечернею Звездой…
С АРКАНАРСКОГО,
ИЗ ЦУРЭНА СПРАВЕДЛИВОГО
Два сонета
ПРОЩАЛЬНЫЙ СОНЕТ
Как лист увядший падает, на душу
свалилась запоздалая любовь.
И вот опять не видно берегов,
и не понять, как выбраться на сушу.
Я ждал тебя, любовь, — неужто струшу?!
Неужто мне не разорвать оков,
неужто снова ускользнёт улов
в ладони потны, жадны, загребущи?
В родной земле поэта не поймут:
там в моде дыба и в почёте кнут;
там мятежа трепещет стяг кровавый.
А у толпы — звериное нутро;
ей подавай клинок, а не перо;
ей подавай хирурга с топором…
Прощайте! Он настал — час вашей славы!
ПРИВЕТСТВЕННЫЙ СОНЕТ
Как лист увядший падает, на душу
свалилась запоздалая любовь
к скандальной славе льнущих хвастунов
из тех, что не умеют прятать уши
ослиные. Уж век бы лучше слушать
змеиный шип и волчий вой врагов,
чем от спесивых важных хомяков —
паучью лесть. И не пускать наружу
желчь чёрную и смертоносный яд.
А впрочем, всё равно не разглядят;
ещё, небось, и примут с восхищеньем…
Им не стихи — клубничку подавай!
Отравлен солью пышный каравай,
и сапогом растоптан лист осенний.
ЧИЖИК-ПЫЖИК
Из ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далёким берегам…
Редьярд КИПЛИНГ
в известном переводе
На загадочной Фонтанке
я ни разу не бывал;
я не то что крепкой чачи —
и сакэ-то в рот не брал.
Только храбрый чижик-пыжик
в этой призрачной дали
в полдень пушку заряжает
и даёт команду «пли!»
Забава молодецкая —
из пушки в белый свет.
Пугаются воробушки —
вот были, вот их нет!
На площади копеечка
валяется в пыли,
а пушку — заряжают,
и дают команду «пли!»
Что мне город Саутгемптон,
что мне город Ливерпуль?
Ведь на Мойке, ведь на Невке
в феврале настал июль.
Бродят белые медведи
посреди гнилых болот,
и развесистая клюква
расцветает круглый год…
Звон чарочек серебряных
разносится окрест,
и петухи горластые
взлетают на насест.
Бубенчики валдайские
звенят-бубнят вдали,
а пушку — заряжают.
И дают команду «пли!»
Эх, пушка — не игрушка:
стреляет в белый свет,
а попадает в душу.
Ну, чисто пистолет!
Горюет чижик-пыжик:
ни водки, ни сакэ.
И только ветка сакуры
печально в холодке
цветёт…
ЧУЖОЙ ЯЗЫК
Уж осени конец,
Но верит в будущие дни
Зелёный огурец.
С японского, из БАСЁ
Переводчики, с похмелья
выпив чашечку сакэ,
чуть перо держа в руке,
заливают зенки зельем.
А издатель, не краснея
(мол, бумага стерпит всё!),
за Бусона и Басё
выдаёт их ахинею.
И читатель, по-японски
поминая чью-то мать,
начинает понимать:
на Востоке — юмор тонкий…
ИЗ ПОЭЗИИ НАУРУ[1]
Существует, авторитетное мнение,
что вся русская литература — православная.
Вот и взгляды косые,
и злой шепоток под закуску,
и считают лучи у звезды на спине…
В православной России
отказано в праве быть русским
литератором — не-православному мне.
Что ж, ребята, — отлично!
Всё вы поняли верно, ребята.
Выдающийся нюх и особый талант…
Да, я — русскоязычный
потомок язычников Вята,
а с другой стороны — так и вовсе мигрант!
Жаль, не знаю ни слова
по-казахски да по-украински.
По-английски — с акцентом да со словарём.
Жаль, не чту Иегову,
и штиблет не рифмую с ботинком,
и пою, как поётся — дикарь дикарём!
И живу, как живётся.
Живуч, словно дикая кошка…
Не безгрешен — под грешной лукавой Луной.
Восходящее Солнце
тепла мне подарит немножко —
островка в океане привет озорной.
Свет погасшей звезды —
он ведь тоже кого-то, да греет…
Без фосфатов — сады не приносят плодов.
След стихами сквозь льды —
может, станет кому-то теплее
в одиночестве наших больших городов.
Я не русский поэт —
не пою православию славу.
Мне бы — милую радовать доброй строкой!
Кто же даст мне ответ:
для чего всё величье державы,
коль духовность в душе,