Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
возросло все это, потому он полтора”. – “Кто один бог?” – “Дыхание. Он – Брахман. Его называют тьят”».
Да и в древнейшей части ведических гимнов, Ригведе, сказано (I. 164. 6, 46): «Незнающий, я спрашиваю мудрецов, которые знают, – как неразумный для получения знания: чем было то Единое, которое в нерожденном воображении создало и утвердило прочно шесть направлений мира?.. Его называют Индрой, Митрой, Варуной, Агни, а также небесной птицей Гарутман. Бытие едино, мудрецы же называют его различно: Агни, Яма, Матаришван».
Так, сделав краткий экскурс в мифологию и религию Древней Греции и Индии и наглядно показав параллелизм двух отраслей единого корня (в этом отношении также весьма интересна оставшаяся незавершенной работа В.Н. Топорова «Пиндар и Ригведа», в которой он представил сравнение эллинских и индийских гимнических традиций, подчеркивая историческое единство их мифов, религии и обрядов), приступим теперь к поиску «индийских отражений» в философии досократиков.
Глава 2
«Индийские отражения» в философии досократиков
К «досокрактикам» относятся ряд как предшественников, так и современников Сократа (ок. 469–399 гг. до н. э.), и даже порой их ученики, не принадлежащие к так называемым сократическим школам (представители последних опирались на учительский авторитет Сократа – это киники, киренаики, мегарцы и элидо-эритрейцы). Фигура этого величайшего титана мысли и этики по праву стала неким водоразделом в истории античной философии: если до него философы обращались к исследованию природы, занимаясь проблемой первоначала мира и т. д., то именно Сократ как бы «повернул» философию вовнутрь, обратив ее к человеку, к обществу. После его учения, фактически оставшегося неписаным, ибо мы его знаем только в изложении его учеников, Платона и Ксенофонта (ок. 430 – ок. 356 гг. до н. э.), которых (особенно первого) вполне можно заподозрить в приписывании покойному учителю собственных идей, воззрений и т. д. (по античному свидетельству Тимона, Платон «в такой мере разукрасил Сократа множеством наук, не желая оставить его “лишь исследователем нравов”) и поистине героической смерти, которой он его запечатлел, философия уже не могла быть прежней. Но мы обращаемся пока к первоистокам, к своеобразному «младенчеству» древнегреческой науки и философии, которая стремится познать и объяснить окружающий удивительный мир. При этом нельзя не отметить, что все труды досократиков погибли, остались лишь фрагменты, по большей части сохраненные более поздними авторами, и толкования этих фрагментов как древними, так и современными учеными тоже различны, поэтому, конечно, учение того или иного философа порой восстанавливается с определенным трудом и относительно гипотетически.
«Отец» как раз и древнегреческой науки, и философии – Фалес из города Милет в Ионии (государство в Малой Азии, ныне входит в состав Турции), один из знаменитых «Семи мудрецов». Чтобы охарактеризовать его кратко и емко, достаточно сравнить с человеком эпохи Возрождения – например с Леонардо. Фалес – мало того что философ; он и астроном, и геометр, и талантливый военный инженер, и политик. Его многоразличные таланты столь изумляли потомков, что они приписали ему финикийское происхождение: мы уже отмечали, что греки не «стеснялись» заимствований знаний у цивилизаций и народов, казавшихся им более продвинутыми в этом отношении, – да отчасти так и было, коль скоро основой греческого алфавита послужил финикийский. Считалось, что геометрии он научился у египтян и был первым, кто вписал прямоугольный треугольник в круг; как сообщает о нем древний историк философии Диоген Лаэртский (Лаэрций, ок. 180 – ок. 240 гг.) в своем труде «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» (I, 27): «Учителей он не имел, если не считать того, что он ездил в Египет и жил там у жрецов. Иероним говорит, будто он измерил высоту пирамид по их тени, дождавшись часа, когда наша тень одной длины с нами». По мнению Э.Н. Михайловой и А.Н. Чанышева, в Вавилонии Фалесу побывать не довелось, однако с достижениями тамошней астрономии, равно как и с религиозно-мифологическими познаниями, добавим мы, он вполне мог ознакомиться через приграничную с Ионией Лидию – бывшую «аванпостом вавилонской культуры на западе». Как философ, «началом всего он полагал воду, а мир считал одушевленным и полным божеств» – таково свидетельство Лаэрция (I, 27); впрочем, тот же автор приводит некоторые его изречения, свидетельствующие о его вере в единого бога-творца (I, 35): «Древнее всего сущего – бог, ибо он не рожден. Прекраснее всего – мир, ибо он творение бога».
Вернуться к вопросу о боге, довольно подробно рассмотренному нами ранее, заставляет сравнение воззрений Фалеса с индийским аналогом. В советское время Фалеса обычно было принято записывать в материалисты и атеисты (даже еще раньше А.И. Герцен высказался: «Судьба Олимпа была решена в ту минуту, как Фалес обратился к природе»), отмечая, что он имел в виду воду как основу сущего, потому что ничто не может существовать и развиваться без влаги (такое толкование, кстати, предложил еще Аристотель – см.: Мет., I, 3, 983 b). Однако и тогда не все были едины в этом мнении: А.Н. Чанышев справедливо подчеркивает на основании цитаты из Диогена, что «вода» Фалеса – не только всем нам известная субстанция, но некая «божественная, разумная вода»; А.С. Богомолов говорит о «гилозоизме» – то есть одушевлении природы, пантеистическом «растворении» бога во всем сущем. Учитывая это, контраст с индийским текстом не будет уже таким резким: в «Шатапатха-Брахмане» сказано (XI, 1, 6): «Водами поистине было это вначале, лишь морем. Эти [воды] размышляли: “Как могли бы мы размножиться?” Они прилагали усилия, они предавались тапасу. После того как они предались тапасу, возникло золотое яйцо. Нерожденным был тогда год. Это золотое яйцо плавало столько времени, сколько длится год. Из него возник через год человек. Это был Праджапати. Поэтому именно через год рождает женщина, или корова, или лошадь; ибо через год родился Праджапати. Он пробил это золотое яйцо. Не было тогда никакой опоры. И плавало это золотое яйцо, пока длилось время одного года, пока оно несло его. Через год он пожелал говорить. Он сказал: “Бхух” – и возникла эта земля. Он сказал: “Бхувах” – и возникло это воздушное пространство. Он сказал: “Свар” – и возникло это небо». А.С. Богомолов и А.Н. Чанышев видят в «креационной» воде Фалеса отголоски преданий Египта (о Нун) и Вавилонии (об Апсу), равно как и сведения греческих поэтов о персонифицированных Океане и Тефиде как прародителях всего сущего: Гомер (VIII в. до н. э.) пишет в «Илиаде» (XIV, 200–202, 245–246): (Гера говорит Афродите:) «Я отхожу далеко, к пределам земли многодарной, // Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефиду, // Кои питали меня и лелеяли в собственном доме…». (Сон говорит Гере:) «…усыплю я и
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
