бы еще эта салажня умилялась, а то вы, дед Порфирий… Тьфу! — зло сказал Степан и ушел в каюту.
Теперь все море сияло на щедрую улыбку солнца. Хотя оно все еще колыхалось, но уже не было таким грозным, как вчера.
Вздремнув под солнцем, снова заголосили ласточки, однако улетать не думали. Перья на них высохли, и они выглядели даже важными.
— Хоть осеннее солнце, а старые кости греет, — перебирая ячейки сетей, сказал старый рыбак.
И сразу всем неимоверно захотелось пить.
— В анкерке еще есть немного воды. По глотку можно будет выдать. Как вы думаете, дед Порфирий? — спросил бригадир деда. — Погода на ясную пошла. Не сегодня-завтра найдут нас.
— Конечно, Иван.
Витя принес анкерок и кружку. Показался и Степан с кружкой. Бригадир налил полкружки теплой воды и подал деду. Тот посмотрел на кружку пристально, подержал в другой руке, как бы взвешивая, протянул ее Вите.
— Я посля… Ты ведь знаешь, Иван, нам, старикам, нельзя пить много…
Витя недоверчиво посмотрел на деда, проглотил слюну и отдал кружку Сереже.
— Пей не торопясь, — подсказал Иван Фотиевич. — Придем на берег — дюжину лимонаду куплю.
Сережа отпил глоток и стал сосать воду медленно-медленно, точно это был мед.
Вдруг ласточки заволновались, защебетали, а штук десять уселись на анкерок и стали тыкаться клювом в отверстие.
— Иван Фотиевич, да они же пить хотят! Их жажда мучит, — догадался первый дед Порфирий.
— Напоим их, ребята? — вдруг спросил бригадир и, как никогда, просительно посмотрел на Сережу и Витю. — Мы через день-два напьемся. Слыхали ж — ищут нас. А им лететь сколько…
— Ладно… — согласился Витя.
— Ну, а ты, Сереж?
— Я тоже согласен…
Сережа вернул кружку бригадиру, Витя наполнил ее до краев. Дед Порфирий успел принести железную неглубокую миску. Ласточки пили долго, шумно, запрокинув головы и полуприкрыв с коричневым отливом глаза. Некоторые успели подраться, выкупаться в миске. Старый рыбак незлобиво ворчал, мягко поддавая широкой ладонью под раздвоенные хвосты:
— Ох, шельмы, что же это вы другим пить не даете!
— Какая трогательная сцена! — съязвил Степан и обратился к бригадиру: — Мою долю прошу оставить. Я не обязан им, они — мне.
— Останется — оставим. Медуза! — обрубил бригадир и снова помрачнел.
Отдохнув еще немного, ласточки поднялись, сделали круг над баркасом и полетели дальше на юг.
На баркасе снова стало тихо, рыбаки забрались в каюту и улеглись. Каждый думал свою думу. Людям было о чем думать. Тем более что оставшиеся три-четыре кружки воды бригадир запретил пить до завтрашнего дня. А пить хотелось так, что при одном взгляде на анкерок голова кругом шла.
Вечером, когда солнце прятало в море свою раскаленную спину, над баркасом навис вертолет, по трапу спустился и снова поднялся человек. Вертолет улетел. Рыбаки махали ему вслед рукой.
Возле баркаса резвились дельфины, прыгая с волны на волну; они точно хотели сшить трещины моря, сгладить его морщины.
Море-то сгладится, а кто сровняет трещину, легшую между Степаном и рыбаками…
СОХАТЫЙ
Убить беззащитного зверя, доверившегося тебе, все равно что поднять руку на слабого, ударить лежачего.
Горький привкус у такой победы. Да и какая это победа, если она не возвеличивает человека, а унижает его в глазах людей, в своих собственных глазах.
Уже несколько дней крепкий запах гари стоял над Тайшетом. Жители тревожно посматривали на восток, где тайгу озаряли всполохи зарниц, точно кто-то без устали махал огромным красным полотенцем. Даже собаки, которые обычно целыми днями грызлись меж собой, сейчас молча лежали у ворот, сторожко прислушиваясь к далекому гулу.
Днем солнце медным тазом глядело сквозь облака дыма. Тайшетские ребята, не щурясь, смотрели на красное светило и находили на нем пятна.
— Эвона какие горы-то на нем! — взобравшись на крышу, радостно кричал двенадцатилетний Джамиль.
— А то мы без тебя не увидим! Подумаешь!.. — ответил Гога, старательно выковыривая стареньким перочинным ножом смолу из лиственничного бревна. Мальчишка поднял вверх давно не стриженную голову и, жуя ароматную смолу, зашепелявил: — Бабушка моя говорила: еще не то будет…
— Выплюнь серу, жадина! Что бабушка говорила? — крикнул приятелю Джамиль, осторожно ступая по драночной крыше.
Гога с трудом вытолкнул языком янтарный комок серы.
— Ну что твоя бабка сказала? — неторопливо переспросил Джамиль, хотя заранее знал, что Гогина бабушка, частенько посылавшая проклятия на головы пионеров, вряд ли могла сказать что-нибудь путное.
Поддерживая рукой сползавшие штаны, Гога деловито заговорил, стараясь подражать голосу бабушки:
— Не то еще будет. Бог покарает нас!..
— Ври больше!
— Ври-ври, — передразнил приятеля Гога. — Чай, бабушка лучше тебя знает. Отчего тайга горит? Не знаешь. А бабушка знает. Кусок солнца упал и зажег тайгу. Глянь, сколько выщерблено. Теперь всегда будет так…
Тут только Гога заметил, что приятель не слушает его, а внимательно куда-то смотрит. «Сам уставился, а мне не говорит. Чего он там интересного увидел?» — обидчиво подумал Гога.
Вдруг Джамиль закричал таким голосом, точно его кипятком ошпарили:
— Звери! Глянь, сохатый!
Гога перелез с изгороди на сени, с сеней по шатким, занозистым дранкам взобрался к Джамилю.
— Где, где звери? Я говорил: еще не то будет! — подтягивая штаны, тараторил Гога, стоя на четвереньках у края покатой крыши.
— Давай руку, — сказал Джамиль. — Видишь, сколько их!
Гога наконец поднял голову и взглянул в сторону улицы, заросшей березняком и ельником.
Если бы не дома с крепкими саженными заплотами, тайшетские улицы можно принять за таежные вырубки, где заботливо, по-хозяйски оставлена молодая поросль.
Обезумевшие звери, легко перепрыгивая через высокие изгороди и заборы, держали путь на запад. Запахло паленой шерстью, горелым мясом. Судорожно двигая впалыми боками, звери бежали молча, видать, не один десяток километров. Прохожие, прижимаясь к домам, старались не мешать этому необыкновенному шествию лесных обитателей. Казалось, даже лайки и те понимали, в какую страшную беду попали животные. Собаки чутко водили клинастыми ушами, скулили, с трудом сдерживали свой норов.
— Вот чешут так чешут! — обрадованно закричал Гога. — Глянь, как лиса юлит возле сохатого! Эвона сколько белок-то! А-лю-лю!..
— Чего раскричался, дурень? — упрекнул приятеля Джамиль. — От огня бегут, а тебе радость. Сколько, поди, погибло там их.
— Да я не радуюсь. Я так просто. Уж больно смешно рыжая бежала.
— Тебя подпалить, интересно, как бы ты побежал? — сердито оборвал его Джамиль.
Вдруг звери повернули вправо и через огороды выскочили на улицу — здесь тайга почти вплотную подступала к поселку.
Впереди всех, припадая на переднюю ногу, несся
