на горы Сорочинские, к Змеевой норе.
Как завидели богатыря змеёныши, обвились они коню его вокруг ног, подточили над копытом щёточки, не может конь поскакивать. Стал его тогда Добрыня бить плёткою, которую мать ему дала, бьёт и меж ушей, и между ног: заскакал конь, отряхнул змеёнышей с ног, попадали они на землю, а он их всех притоптал.
Прилетел Змей Горыныч, увидал, что все змеёныши потоптаны, и говорит Добрыне:
— Зачем же ты не сдержал заповеди, притоптал моих змеёнышей?
— А зачем ты летел мимо Киева да унёс княженецкую племянницу? Отдай мне её лучше без бою, без кровопролития…
— Нет, не отдам я её без бою, будем мы с тобою биться насмерть!..
Схватился с ним Добрыня, бились они трое суток, и убил наконец Добрыня Змея Горыныча.
Сошёл он в его глубокую яму, а там сидят в плену царевичи да королевичи и Забава Путятична с ними.
Говорит Добрыня Забаве:
— Видишь, как мне пришлось из-за тебя странствовать!
Отпустил всех Змеевых пленников на волю, посадил Забаву с собою на коня и поехал к Киеву.
По пути наехал Добрыня на глубокий лошадиный след: ушёл след по колено в землю… Заметил себе витязь этот след и поехал дальше. Неподалёку от Киева встретил он своего брата названого, смелого Алёшу Поповича, и говорит ему:
— Возьми-ка ты, Алёша, Забаву Путятичну, доставь её с честью в Киев, к князю Владимиру, а я пойду посмотрю, какой такой богатырь проехал, что конь у него по колено в землю ушёл.
Поехал Добрыня по следу и наехал на паленицу, огромную женщину.
Паленица эта была дочь Микулы Селяниновича — Настасья Микулична. Оглянулась она на богатыря и сказала:
— Дай-ка, посмотрю, каков богатырь: коли не люб мне, так в полон возьму, а коли по сердцу придётся, на себе женю…
Пришёлся ей Добрыня по сердцу, и поехали они в Киев, повенчались да и зажили припеваючи.
Добрыня-то жил у ласкового князя Владимира три года в стольниках, да три года в чашниках, да три года послом служил. Посылает его как-то Владимир:
— Поезжай-ка, Добрынюшка, порасчисти дорожку прямоезжую в Золотую Орду, к Этмануйлу Этмануйловичу: ты покори мне Чудь белоглазую, победи сарацинов долгополых, и черкесов, и калмыков с татарами, и чукчей со алюторами… [5]
Пошёл Добрыня домой, стал седлать своего Самолёта-коня, а мать его подошла к нему и спрашивает:
— Ты куда собираешься, дитятко милое? Когда ждать себя велишь?
Отвечает ей Добрыня:
— Государыня моя, родимая матушка! Когда жив буду, и сам вернусь, а не жив буду, и ждать вам будет некого.
Пошла мать в светёлку, к молодой его жене Настасье Микуличне, говорила ей:
— Молодая ты моя невестушка! Сидишь ты тут, прохлаждаешься, над собой невзгоды не чуешь: улетает наш сокол неведомо куда, уезжает, собирается в дальний путь… Ты поди, спроси его, когда назад будет?
Выбежала Настасья в одной рубахе, без пояса, в одних чулочках, без чоботов, бросилась к мужу встала у его правого стремени, отвесила поясной поклон, коснулась правой рукой до земли:
— Ты скажи мне, государь мой, Добрыня Никитич, когда приедешь, долго ли тебя ждать велишь?
Взглянул на неё Добрыня с ласкою:
— Ты любимая моя, молодая жена, свет Настасья Микулична! Жди ты меня три года; не приеду через три года, дожидайся ещё три, а если шесть лет минуют и не приеду я из чистого поля, значит, нет меня в живых, тогда считай себя вдовой и иди замуж, за кого хочешь, — хоть за русского богатыря, хоть за боярина, хоть за своего, хоть за татарина, только помни один мой наказ: не иди замуж за брата моего названого, за Алёшу Поповича, не будет тебе с ним счастья.
Обещала ему Настасья, попрощалась, заплакала.
Благословила мать Добрыню, поскакал он в чистое поле, остались обе женщины одни, вдоволь наплакались, натужились:
— Закатилось наше солнышко ясное, скрылся от нас наш светел месяц!
Идут дни за днями частым дождичком, нарастают недели за неделями, что трава луговая, плывут годы за годами, что река течёт…
Прошли шесть лет — не приехал Добрыня. Сидят Настасья Микулична с Мамелфою Тимофеевною, горюют, а Алёша Попович пришёл к ним и говорит:
— Полно вам ждать Добрыню, я с неделю как приехал из чистого поля и видел его убитого: лежит Добрыня у ракитового куста, голова у него проломлена, богатырская грудь прострелена, проросли сквозь его тело цветы лазоревые.
Зарыдала мать, закручинилась Настасья, говорит:
— Велел мне Добрыня ждать его шесть лет, а я буду ждать его двенадцать лет, успею ещё замуж выйти…
Опять потянулись дни за днями, недели за неделями, годы за годами. Прошли и ещё шесть лет, а о Добрыне всё ни слуху, ни весточки. Опять приходит Алёша, а с ним идёт сам Владимир Красное Солнышко, сватает Настасью:
— Что же ты будешь жить вдовою? Ведь уж не приедет Добрыня, иди замуж за Алёшу Поповича, не пойдёшь добром, возьмём силою!
Не посмела Настасья ослушаться князя, взяли её за белые руки, повели на пир свадебный.
А Добрыня Никитич тем временем полонил все земли, в которые его послал князь, очистил дорогу в Золотую Орду и возвращается домой. У самого Царе-града остановился он в поле, засыпал коню своему белояровой пшеницы, налил ключевой воды студёной. Не ест конь, не пьёт, стоит, понуря голову, копытом землю бьёт.
— Ой ты, конь мой ретивый! Ты что же не ешь, не пьёшь? Али чуешь ты над нами беду-невзгоду? Али близко лютый недруг притаился?
— Чую я невзгоду — отвечает ему конь, — только не вблизи, а вдали; собирается невзгода, боярин, над тобою в Киеве: повели сегодня твою молодую жену на свадебный пир, повели её с братом твоим названым, Алёшей Поповичем.
Вскочил тут Добрыня на коня, стал его бить по крутым бёдрам, поскакал конь во всю свою мощь богатырскую, перескочил через городовую стену, через башню наугольную и принёс Добрыню прямо во двор его.
Не спрашивает Добрыня ни придверников, ни приворотников, всех расталкивает, бежит прямо в гридню, к матери. Спешат за ним приворотники, придверники, жалуются Мамелфе Тимофеевне:
— Не спрашивает ничего у нас этот детина, нас не слушает, всех нас расталкивает, сюда, к тебе прямо в гридню прошёл.
Мамелфа Тимофеевна и говорит Добрыне:
— Что же ты, добрый молодец, моих приворотников и придверников расталкиваешь, без учтивости прямо в гридню лезешь? Был бы жив моё дорогое дитятко, Добрынюшка, он бы тебя вежливости повыучил… Ты ступай-ка своим путём-дорогою, а не то я тряхну своею старостью и сама тебя клюкою попотчую!
Не слушает
