ожидает праведников в будущей жизни, согласно апостолу Павлу, так прекрасно, что того «человеку нельзя пересказать»[29]. Но при такой неопределённости будущих наслаждений риск оказаться в проигрыше для праведника, поменявшего земные наслаждения на небесные, весьма велик. Этим требованием достигается по меньшей мере один результат: на людей, которым земные радости из-за социальных условий труднодоступны, должно действовать успокаивающе, что им взамен низменных земных радостей после смерти будут подарены радости высокие и прекрасные. На фоне переоценки земных ценностей и переоценки отношения к удовольствию и сложился христианский идеал целомудрия, проявивший себя, среди прочего, в культе девственности и в монашестве.
Не всякое удовольствие отвергается христианством, но лишь плотские удовольствия, прежде всего те, источник которых – «чрево» и «то, что под чревом». Но разве не Богом сотворены чрево и то, что под ним? Удовольствие – величайшее изобретение Творца. Без удовольствия невозможно ни возникновение, ни существование жизни.
Всё живое управляется через удовольствие. Удовольствия ищут даже простейшие организмы. Изымем удовольствие из жизни живых существ – и они погибнут от отсутствия желания пить и есть ещё раньше, чем прекратит существование весь род по причине отсутствия желания к совокуплению. Против этого величайшего движущего принципа жизни выступило христианство, оскорбившись плотским характером удовольствий. Как никакая другая религия, христианство враждебно удовольствию прежде всего в сексуальной сфере. То, что плотские удовольствия греховны, а целомудрие есть благо, не оригинальный христианский взгляд. Он уже задолго до христианства культивируется во многих религиозных сектах и течениях и в определённой степени присутствует в стоицизме. В последнем удовольствию противопоставляется добродетель, но добродетель не исключает удовольствие: она для стоиков источник высокого духовного удовлетворения, которое, по сути дела, представляет собой особый род удовольствия. Так же и христианство делит удовольствия на низменные, проистекающие из плоти, и высокие, проистекающие из духа. Если человек любит первые, он нарушает волю Бога, если вторые – соблюдает её. Но где и когда Бог заявлял что-либо подобное? Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет свидетельств того, что Бог разделил невидимой стеной плотские и духовные удовольствия, что первые (которые он сам же сотворил!) запретил, а вторые рекомендовал человеку. Иоанн Златоуст предпринимает попытку провести границу между плотскими и духовными удовольствиями и тем отделить дозволенные Богом удовольствия от недозволенных. Среди дозволенных удовольствий у него следующие:
«Если ты хочешь получить удовольствие, иди в сады, к текущей реке и озёрам, рассматривай цветы, слушай пение кузнечиков, посещай святые места; здесь ты найдёшь и здравие для тела, и пользу для души, а вреда никакого, и не будешь раскаиваться после этого удовольствия, как то бывает после зрелищ. Ты имеешь жену, имеешь детей, что может сравниться с этим удовольствием?»[30]
Тут не упомянуто удовольствие от поэзии, живописи и музыки, но это объяснимо, если принять во внимание время, в которое были написаны эти слова, – IV век. К этому времени христианское – аскетическое по духу – искусство ещё не сложилось, а призывать любить языческое искусство христианский епископ и богослов не мог себе позволить.
В отличие от христианства, стоицизм не противопоставляет временные земные удовольствия вечным небесным. Для стоиков нет внеземных удовольствий; идеалом и целью человека в земной жизни должно быть удовольствие, проистекающее из добродетельных поступков. Для христианства самые высокие удовольствия те, что ожидают человека после смерти. А чтобы заслужить их, христианин при жизни должен по возможности избегать низменных удовольствий, на первом месте среди которых – удовольствие любви и удовольствие от вкусной пищи. Преподобный Исидор Пелусиот (IV–V вв.) обещает наказание на том свете тем, кто любит лакомиться:
«Пренебрегай лакомыми снедями… Употребление их сверх потребности теперь порождает болезни, а в будущем подвергает ответственности на Суде»[31].
А преподобный Симеон Новый Богослов (XII в.) и вовсе считает, что даже мысль о вкусных блюдах есть чревоугодие, подобно тому, как помыслить о женщине с вожделением для Христа уже прелюбодеяние:
«Кто желает многих и разных яств, тот чревоугодник, даже если ест один только хлеб и пьёт только воду по причине своей бедности»[32].
Что может быть приятнее для слуха богатых и сильных мира сего, боящихся бунтов и революций, как не призыв к бедным есть хлеб и пить воду и не помышлять о большем во избежание греха чревоугодия и будущего наказания? Но и удовольствия от музыки и пения вредны и опасны, если музыка и пение не служат целям благонравия. Тем более опасны удовольствия от любовной поэзии и всякого рода зрелищ, способных вызвать греховные помыслы, а также от созерцания соответствующих предметов искусства и от игрищ и увеселений, свойственных молодости.
На святой горе Афон неизвестным был составлен сборник, приписываемый авторству Никодима Святогорского (XVIII–XIX вв.), под названием «О хранении чувств», в котором подробно исследуются все пять чувств человека на предмет их совместимости с добродетельной и благочестивой жизнью. Вывод автора: все пять чувств вовлекают человека в соблазны и способны совлечь его с пути благочестия. Обязанность воздержания поэтому распространяется на все пять чувств. Вот рекомендации вступившим на путь монашества:
«…необходимо пресечь воззрение глаз на красоту телесную, приводящую душу к неподобающей страсти… Если тебе необходимо говорить с женщинами, то опусти долу глаза твои или вообще закрой их и повторяй мысленно слова псалмопевца: „Всегда видел я пред собою Господа…” (Пс. 15:8). <…> Потому и святой Симеон Новый Богослов учит не смотреть не только на женщин и молодых, но и на старцев. <…> К чему многословить? Всеми признана та истина, что от воззрения рождается похотение, и наоборот: где не было воззрения, там и не возникнет похотения»[33].
«Храни уши твои от слышания развратных мелодий, поскольку душа, услаждаясь ими, пребывает нечувственной к духовному наслаждению и не познаёт своего бедственного состояния; поскольку от похотливых песен ум запечатлевает в воображении страстные образы, а сердце склоняется к принятию их»[34].
«Многоядение препятствует благочестию… Чувство вкуса… есть первейшее среди других. Откуда эти обильные трапезы и изысканные кушанья? Конечно, не по необходимости и не по нужде тела, но для услаждения гортани. И что же рождают эти многоценные яства? Конечно, ничего хорошего, но только страсти телесные и душевные. <…> Особенно же чревобесие вредит молодым, у которых и так кровь кипит… Поэтому приучи себя есть раз в день… Но и тогда, прошу тебя, не объедайся»[35].
Для человека наибольшее значение имеет запрет на два самых любимых им удовольствия – на удовольствие от
