его слов: "Каждый день — движение до приятной усталости. Это пружина жизни. Сладкая усталость тела — свежие мысли. Живот наш кормят руки. А голову живят хождением ноги. Самые лучшие мысли рождает дорога”.
Так спасительно прошла для меня целая неделя. Но странствования, полные новых мыслей и впечатлений, меня еще только ждали.
Как-то вечером он пришел поздно. Ужин мы окончили уже в потемках. Сидели молча. Сквозь ореховую крону сочилось, словно дым, фиолетовое сияние. Старик посмотрел вверх и сказал:
Луна вышла с ущерба. Это к новости. Такой же щербатой… Но пойдем, может, получится ее приспать…
Я не придал значения этой фразе. Только утром начал ее уразумевать. Поднялся чуть свет и принялся за живую изгородь. Почти сразу же послышались с улицы приглушенные голоса. Я раздвинул ветки и увидел худощавого мужчину в белом халате и белой шапочке, идущего навстречу старику от машины "скорой помощи". Он бодро пожал деду руку своими сухонькими ладошками. И голос его был сухой, даже скрипучий, как накрахмаленный халат.
— Я вырвался из операционной. Прибежал, чтоб оповестить вас, то есть, предостеречь. В органы поступил на вас сигнал. Какой-то подонок пишет, что вы принимаете больных, устроили целую подпольную клинику.
— Отнюдь, я не принял здесь ни одного больного. С какого б это чуда? Вы же знаете, что я не доктор.
— Знаю. Вы больше, чем доктор. Потому что мы в здоровом человеке ищем болезни, а вы в болезни видите другую сторону здоровья и усиливаете ее. Мы доктора болезней, вы — доктор здоровья. Я вам это уже говорил.
— А я, дорогой профессор, сказал вам, что не лечу. Я мастер, садовник, только не врач. Но если кто-то очень уж просит починить его подупавшее естество — как же здесь откажешь? Что сам получил, тем и помогаю нуждающимся. Разве это криминал? А дома больных я не лечу. Чужими постолами ноги не согреешь. У вас больницы — вам и лечить.
— Не об этом сейчас речь, уважаемый Андрей. Писанина эта дошла до высоких кабинетов. Ну, люди там сидят не глупые. Они тоже под Богом ходят. И соображают, что может случиться и к вам на поклон придти. Не всегда ножом и уколами поможешь. Я сам, чего таить, тоже собираюсь посоветоваться с вами насчет своего слабого естества, как вы говорите… Так вот, переслали нам распоряжение — рассмотреть дело, пока что без привлечения органов. Комиссию уже образовали. Ну, вы знаете, как это у нас делается: если хотят достать, то достанут любым концом.
— Знаю. Если не по коню, то хотя бы по оглобле, — вздохнул с печальной иронией старик.
— Поэтому я и решил их опередить. И привязать вас, извините за слово, хотя бы к какой-то медицине… Здесь документы, оформленные задним числом, вам осталось только поставить подпись. Это значит, что вы работаете при нашем аптекоуправлении как заготовитель лекарственных растений. И дома вы почти не бываете — собираете в горах сырье… Но работа есть работа. Здесь перечень, сколько чего надо сдать к концу лета. Все другое — моя забота. На этом прощайте, брат, до осени! Прошу вас, не долго собирайтесь.
— Но не спешить же так, как мертвецу рубаху шьют?
— Вот именно, спешить. Самое позднее — до утра. Да, еще о вашей зарплате… Деньги будут только к осени. Как-то выкручивайтесь.
— Пустое. Свадьба рубаху найдет.
Мужчина в белом халате пожал дедову руку. Мне даже показалось, что он хотел его обнять, но тут с машины крикнул шофер: "Профессор, вас вызывают по рации!"
Старик повернул во двор. Молча стоял и смотрел, как я работаю. Я почти физически чувствовал его внимательный, дружеский взгляд.
— Были гости? — спросил я, словно ничего не слышал.
— Были, — тихо ответил он. — Иногда мне кажется, что время обо мне забыло. Но не люди… Оставь зелень в покое. Пусть растет себе, как знает. Она зеленеет и цветет не для кого-то, не ждет на чужую похвалу и любование. И в этом ее молчаливая мудрость. А мы все делаем для чего-то и для кого-то. И нам за это платят. Кто чем…
Он говорил это, как всегда, словно сам себе. Так шепчут листья на дереве, так журчит ручеек, гудет шмель. Правда, выглядел он сейчас более задумчивым, чем обычно. Поднял с дорожки сундучок с инструментами и зашел в мастерскую. Впервые за все это время он не пошел "в работу", а остался дома. Приводил в порядок двор. Я тоже для отвода глаз искал себе занятие. Был готов к тому, что придется прощаться. Ждал, когда он поведет об этом речь. Вечером дед и вправду обратился ко мне:
— Ты ждешь от меня ответов. Все ждут ответов от того, кто готов отвечать. И не догадываются, наивные, что тот прочитывает ответы в их голосе, в их глазах, в душевном строе. Ибо в большинстве вопросов уже есть то, что хотят слышать. А в остальных вопросах нету для человека утешения… И я был таким, как ты, и не было вокруг того, кто бы посоветовал. Я должен был учиться слушать мир. Если мысль не приходила, я шел за ней в горы. Поднимался на гору каждое Божье утро вместе с солнцем. А затем спускался. И ответы прикатывались мне под ноги… Понимаю, сколь чудно это слышать. Но ты можешь и сам в этом убедиться.
— Каким образом?
— Завтра выходим в горы. Пойдем с первыми росами. Готовься.
Я не ждал такого поворота. И не ждал этого тона, не допускающего каких-либо возражений. Поэтому согласно пробормотал:
— Хорошо, но я не знаю, что брать с собой.
Никогда не забуду выражение его глаз. Его взгляд скользнул по мне, и в нем смешались и удивление, и сочувствие, и поощрение.
— Когда не знаешь, что брать с собой в путь, возьми одно — молитву… — промолвил тихо.
И я взял с собой только смену белья, несколько книг и ту синюю тетрадь. В тот вечер я записал туда еще одну фразу, сказанную стариком профессору: "С людьми теми хлопоты со всех сторон. Если будешь жить близко возле них — будешь для них потерян. Если далеко — утратишь их сам ”.
Богоспасаемый мир
Вышли мы ранним утром, и когда забрели в молодую кольчинскую рожь, солнце уже пробежалось по колосьям. Парной туман разошелся по полю, и из-под него, как из-под теплого руна, слышались голоса перепелок. Мы словно плыли в этих сизых свитках, освежающих наши лица. Шли налегке: старик с полупустым выцветшим заплечником, у меня
