Она присела перед молодым дворянином в изящном реверансе, затем он низко склонился над тонкими пальцами ее протянутой руки. Но вдруг он почувствовал, как они напряглись, и, подняв глаза, увидел, как на ее лице, подобно тени, мелькнули отвращение и страх.
— Этот малый! — резко сказала она. — Я его не заметила. Зачем он тут?
Сэр Чарльз быстро повернулся. Каторжник, про которого оба дворянина позабыли, продолжал стоять у подножия лестницы, и его темные глаза, не отрываясь, смотрели на девушку так странно и пристально, что ее смятение было нетрудно объяснить. Его рот был полуоткрыт, дыхание участилось, а в глазах отражался горестный восторг человека, который, находясь в пустыне, вдруг узрел рай. Он стоял, не замечая ничего, кроме представшего его взору дивного видения. Несколько мгновений она смотрела на него, ее глаза, прикованные к его глазам, медленно расширялись, и наконец в лице ее не осталось ни кровинки. Веер выпал из ее руки, упал на пол и черепаховый панцирь, из которого он был сделан, с треском раскололся. Этот звук разрушил чары, и она, заметно содрогнувшись, отвела взгляд.
— Велите ему уйти, — дрожащим голосом молвила она. — Он меня пугает.
Сэр Чарльз, выругавшись, бросился вперед.
— Будь ты проклят, пес! Опусти свои зловещие глаза, не смей пялиться на эту леди! Полковник Верни, неужто вы не видите, что этот малый досаждает вашей дочери?
Плантатор, погрузившийся было в грезы, порожденные воспоминаниями о той Патриции, которую он знал и любил в молодости и которая давно лежала в могиле, услышав слова своего гостя, встрепенулся.
— Что? — вскричал он. — Он досаждает Патриции? — И, подойдя к краю крыльца, угрожающе поднял трость.
— Эй, ты! Работникам плантации Верни-Мэнор глаза нужны для того, чтобы делать свою работу, а не для того, чтобы праздно глазеть на своих господ! Убирайся!
Каторжник, который, когда в дело вмешался сэр Чарльз, словно пробудился ото сна, густо залился краской и сжал губы, затем посмотрел на каждого из тех четверых, что стояли над ним. Во взгляде, который он устремил на девушку, которая навлекла на него эту нахлобучку, читались боль, осознание своего унижения, почти мольба. Глядя на своего хозяина, он старательно стер со своего лица всякое выражение, на мистрис Летицию взглянул равнодушно, на сэра Чарльза Кэрью — с холодным вызовом. Затем, угрюмо склонив голову, повернулся и мгновение спустя исчез за живой изгородью.
Глава III
КОЛОНИАЛЬНЫЙ БАНКЕТ
Три дня спустя хозяин Верни-Мэнор устроил банкет.
В двадцати милях от плантации, в Джеймстауне, Законодательная ассамблея Виргинии только что завершила свою очередную сессию, потрудившись на славу. Закон, запрещающий дальнейшее прибытие в колонию "мятежных" квакеров и предусматривающий враждебное отношение к тем из них, кто уже попал в Виргинию, был принят единодушным голосованием без подсчета голосов, такой же закон приняли против анабаптистов, а третий закон касался розыска и ареста беглых кабальных работников и рабов. Были также установлены цены на вина и крепкие спиртные напитки, определено наказание за такое выращивание табака, которое противоречило бы положениям соответствующего статута, принята норма, касающаяся ремонта столбовых дорог, и предусмотрен штраф за непосещение церкви. Кроме того, был выражен официальный протест против английского Акта о мореплавании, укреплены силы ополчения, выделены средства на новые столбы для порки и позорные столбы, у жестокой хозяйки был изъят раб, с которым она дурно обращалась, было объявлено публичное порицание укрывателю раскольников, а индейцам, живущим выше по течению рек, были отправлены миротворное послание и дары. Затем депутаты Законодательной ассамблеи разъехались с сознанием достойно выполненного долга. Единственной мерой, по которой не было достигнуто единство мнений, стало предложение строить школы на удобных перекрестках, и, когда губернатор высказался против, его незамедлительно отвергли.
Депутаты палаты представителей Законодательной ассамблеи до отказа заполнили все те двадцать домов, которые составляли город. Прибыли в Джеймстаун также и плантаторы, живущие выше по течению Джеймса и выбравшие время сессии Законодательной ассамблеи для того, чтобы заняться делами, которые требовали их присутствия в городе. В гавани стояло несколько кораблей, и их капитаны, заявив, что им надоела соленая вода, решили воспользоваться гостеприимством своих друзей на берегу. Вытесненные горожане перетекли в ближайшие плантаторские дома, хозяева которых, по своему обыкновению, оказывали радушный и роскошный прием всем гостям и поили их первостатейным спиртным. На верховых тропах между плантациями и городом постоянно слышалось позвякивание конской сбруи, по реке курсировали шлюпы с белыми парусами — это туда-сюда передвигались дворяне, либо одетые в костюмы для верховой езды и обутые в ботфорты, либо облаченные в кружева и шелковые чулки. В перерывах между делами достойные депутаты и прочие плантаторы предавались веселью. Это были добрые времена — добрые для людей короля — и каждому верноподданному приличествовало следовать (на почтительном расстоянии) примеру Его Величества и получить от улыбающегося мира все возможные удовольствия. И посему устраивались скачки, петушиные бои, травля медведей, а также многочисленные ужины, на коих в изрядных количествах пили херес и крепкий алкоголь за короля, церковь и первых красавиц. А если между горячими молодыми щеголями возникала ссора и они скрещивали рапиры, это всего лишь добавляло жизни остроты, этакой щепотки кайенского перца.
Полковник Верни был популярен среди дворян старшего поколения, благодаря подаваемой в его доме превосходной мадере, находчивости, веселости и дружбе с губернатором, а среди молодежи — благодаря тому, что он был отцом мистрис Патриции, и посему ему было нетрудно залучить к себе два десятка гостей.
Они начали прибывать в десять часов утра, кто верхом, кто по воде, и каждого полковник Верни встречал вальяжным поклоном и высокопарной речью и препровождал его в вестибюль, где стояли сэр Чарльз Кэрью и обе живущие в доме благородные дамы.
Сидя на седельной подушке за спиной своего отца, майора Майлса Кэррингтона, главного землемера колонии, приехала мистрис Бетти Кэррингтон, лучшая подруга мистрис Патриции Верни. Ее милое серьезное личико, задумчивый взгляд, гладкие темные волосы, а также платье из неяркого шелка и скромно прикрывающий грудь батистовый платок оттеняли лучезарную красоту Патриции, облаченной в блестящий атлас и богатые кружева, с чуточкой румян на гладких щеках и продолговатой черной мушкой под левым виском.
Две девушки встретились, как подруги, не видевшие друг друга много лет, и действительно, они не виделись почти неделю.
Прибыли все гости, кроме одного. Полковник Верни забеспокоился, отправил служанку взглянуть на кухонные часы и послал своего секретаря на верхний этаж, дабы посмотреть из окна, из которого был виден длинный участок того, что из вежливости именовалось здесь столбовой
