надсмотрщика.
— А вот и ваши многообещающие покупки, сэр, — лениво произнес он.
Надсмотрщик обогнул угол дома и подошел к террасе; за ним следовали трое осужденных преступников. Он снял шляпу перед двумя дворянами, затем повернулся к своим подопечным.
— Встаньте в ряд, собаки, и поклонитесь его чести!
Первый малый, тот, у которого были длинный нос и подергивающиеся губы, сладко улыбнулся и поклонился так низко, что его длинные сальные волосы почти коснулись ступенек, второй, со свирепой физиономией, ответил злобным кивком, а третий, с лицом столь же бесстрастным, как и у сэра Чарльза, отвесил чинный поклон и застыл, сложив руки на груда и глядя спокойно и учтиво.
Плантатор поднялся с кресла, подошел к краю крыльца; рослый, дородный, он сейчас стоял выше тех, кто находился у подножия ступенек террасы, точно так же, как был выше их и по своему положению.
— Итак, — сурово, медленно и с нажимом произнес он, — я буду краток. Слушайте и мотайте себе на ус.
Я ваш хозяин, а вы моя челядь. Я почитаю себя хорошим хозяином, ибо не в моем обычае обходиться с теми, кто мне принадлежит, как с бессловесным скотом. Будьте мне покорны, усердно трудитесь, и я буду к вам добр. Но, коли вы будете упрямы или строптивы, клянусь Господом, что вы проклянете тот день, когда покинули Ньюгейт. Столб для порки и клейма у меня всегда наготове, и в Виргинии злодеи куда ближе к смертной казни, чем в Англии. Так что берегитесь! Вудсон, на какие работы вы определили этих троих?
— Завтра утром они отправятся на трехмильное поле, ваша честь, если только вы не отдадите иных распоряжений.
— Нет, так тому и быть. Уведите их.
Надсмотрщик развернулся и повел новых работников на трехмильное поле, но тут голос его хозяина остановил его.
— Вудсон, пойдите, куда шли, с теми двумя, что идут впереди, а вон тот темно-русый малый пусть подойдет ко мне.
"Темно-русый малый" повернулся, когда двое его собратьев завернули за изгородь из бирючины, и медленно воротился к ступенькам террасы.
— Вы хотели поговорить со мной, сэр? — тихо спросил он.
— Да. Это ты тот малый, который минувшей ночью изрядно помог моим людям в борьбе со штормом?
— Да, мне удалось немного подсобить им, сэр.
— Стало быть, ты умеешь управлять судами?
— Да, сэр.
— Гм. Я скажу Вудсону занять тебя на шлюпе, когда будет переделана вся срочная работа на полях. Как тебя зовут?
— Годфри Лэндлесс.
— Мошенник и сиделец Ньюгейта, — лениво вставил сэр Чарльз. — И к тому же, если я не ошибаюсь, из числа круглоголовых — таких, кто перешел от разбоя в масштабах страны к более мелкому воровству, от убийства короля к поножовщине в темном переулке. Сделай милость, сообщи нам, благодаря какой мелкой незадаче нам выпала честь наслаждаться твоим обществом? Быть может, ты милосердно оказывал услуги усталым путникам, освобождая их от бремени тяжелых кошельков? Или же ты перепутал свой собственный почерк с чьим-то еще? Или слишком грубо приударил за женой торговца шелком? А может…
Тот, к кому были обращены эти слова, бросил горящий взгляд на стройную элегантную фигуру и насмешливое лицо своего мучителя, но ничего не сказал. Полковник Верни, вернувшийся было к своей трубке, спросил:
— О чем ты, Чарльз? Что ты говоришь этому малому?
— Ничего, сэр. Мы с этим господином плыли на одном корабле, и я хотел просто справиться о его том, здоров ли он после схождения на берег.
— Сэр Чарльз Кэрью очень добр, — надменно молвил тот, о ком говорил молодой дворянин. — Заверяю его, что объект его заботы здоров и желает одного — случая сторицей отплатить за знаки внимания, которые ему оказал его любезный спутник.
На лице плантатора отразилось недоумение; сэр Чарльз рассмеялся.
— Я вижу, что наша симпатия взаимна, — невозмутимо сказал он. — Я… Но что это, полковник Верни? Венера, спустившаяся с Олимпа!
Из дверного проема выпорхнуло чудное бело-голубое видение, похожее на бабочку, вьющуюся над садовой гвоздикой. За видением показалась увядшая физиономия мистрис Летиции, а за нею из прохлады вестибюля выглянуло несколько увенчанных яркими тюрбанами ухмыляющихся негритянок.
— Папа! — воскликнуло видение. — Я хочу показать тебе мое новое платье! Кузен Чарльз, вы должны сказать мне, таково ли оно, каким ему надлежит быть.
Сэр Чарльз поклонился, прижав руку к сердцу.
— Увы, сударыня! Я мог бы с тем же успехом критиковать пение хора ангелов. Я ослеплен.
— Выйди вперед, дитя мое, — сказал ее отец, глядя на нее с гордостью и любовью, — и покажи нам свой наряд. — Знаешь ли ты, Чарльз, во сколько мне обошлось то, что надето на этой девчонке? В пять бочек первосортного табаку!
— Право же, братец, — вмешалась мистрис Летиция, — самый приятный способ использования табака — это превращать его в парчу, кружева и драгоценности. Это куда лучше, чем тратить его на покупку этих мерзких рабов.
Патриция выплыла на середину террасы и встала на солнышке, похожая на райскую птицу. Спереди у нее гордо парусилась небесно-голубая, шитая серебром нижняя юбка, белоснежные плечи и грудь облегал блестящий атлас, а отделанные великолепными кружевами и жемчугом рукава подчеркивали красиво вылепленные руки. На стройной шее мистрис Патриции красовалась двойная нитка жемчуга, а ее золотистые кудри были стянуты голубой бархатной лентой. Она развернула чудесной красоты веер и приподняла юбки, чтобы продемонстрировать крошечные белые с серебром туфельки и тонкие лодыжки, обтянутые шелковыми чулками с серебряными стрелками. Ее глаза сияли, как звезды, на щеках цвели бледно-розовые розы, а на изящных устах играла прелестная полуулыбка. Она являла собой такой чудный образец лучезарной юности и красоты, что пульс англичанина участился, и он чуть слышно выругался. "Право же, — подумал он, — передо мною самая прекрасная женщина на всем белом свете, и моя счастливая звезда послала меня в эту глухомань, дабы я смог завоевать ее".
— Как я тебе нравлюсь? — весело вскричала Патриция. — Разве этот наряд не стоит пяти бочек табаку?
Ее отец притянул ее к себе и поцеловал в гладкий лоб.
— Сейчас ты, дочка, выглядишь точно так же, как твоя мать в день нашей помолвки. Более высокой похвалы у меня нет, моя дорогая.
— И этот мой убор в самом деле безупречен, кузен? Такие носят при дворе?
— Ничего более совершенного, чем это платье, я не видел ни в Уайтхолле, ни в Брюсселе, ни даже во дворце Сен-Жермен — как не видел там дам, более прекрасных, чем вы, кузина, — добавил он, понизив голос и устремив на нее пламенный взгляд.
На щеках девушки появились ямочки, порожденные удовольствием и невинным тщеславием, которое было удовлетворено.
