супружеский идеал [Kollman 2002: 15–32]. Этот новый, более эмоциональный идеал нашел отражение в портретах Петра, Екатерины и их детей, изображаемых как по отдельности, так и всем семейством.
Рис. 1. Г. С. Мусикийский. Семейный портрет Петра I, 1720 год
Аналогичным образом Петр стремился изменить и интимную жизнь своих подданных. Он хотел покончить с московским обычаем, согласно которому браки заключались родителями или, если тех уже не было в живых, близкими родственниками жениха и невесты, обычно видевших друг друга впервые уже после свадебной церемонии. Закон от 1702 года требовал шестинедельного периода обручения перед свадьбой, чтобы молодожены могли встретиться и узнать друг друга. Если какую-то из сторон, включая не только родителей, но и самих нареченных, предстоящий брак не устраивал, она получала право отменить его[4].
Позже Петр усложнил расторжение брака. Церковь, считавшая, что безбрачие предпочтительнее супружеской жизни, разрешала супругам расторгать брак, чтобы перейти в монашество, если они имели на то разрешение второго супруга и выполнили свои обязательства перед детьми. Если второй супруг продолжал после этого мирскую жизнь, он или она имели право вступить в новый брак. Петр, как и многие другие высокопоставленные мужчины, сам злоупотребил этой традицией, чтобы избавиться от первой жены. Однако после 1721 года такой неформальный развод стал невозможен. Отныне для развода с целью уйти в монашество супругам необходимо было «представлять о том разводе Епископу своему обстоятельно», и лишь после этого епископ направлял прошение в Священный Синод для принятия решения. Развод стал формальной процедурой [Meehan-Waters 1982: 123]. Семейная реформа Петра должна была касаться всех без исключения. Указ от 1722 года прямо запрещал принудительные браки, в том числе браки «рабов», заключенные хозяевами, и обязывал жениха и невесту давать клятву, свидетельствующую о том, что они вступают в свой союз добровольно. Обязанность представителей высших сословий участвовать в светских увеселениях расширяла личные контакты и тем самым также подрывала монополию родителей на организацию браков своих детей.
Изменив патриархальный строй в России, Петр, однако, никоим образом не отменил его. Бразды правления оставались в руках мужей и отцов, обладавших практически неограниченной властью над другими членами семьи. Брачный закон требовал от жены «повиноваться мужу своему как главе семейства; пребывать к нему в любви, почтении и неограниченном послушании, и оказывать ему всякое угождение и привязанность как хозяйка дома» (выделено автором) [Сперанский 1857: 107]. Женщины, за исключением придворных фрейлин, не обладали независимым общественным статусом. Женщины низших сословий не учитывались ни при переписи населения, ни тогда, когда речь шла об уплате податей или исполнении служебных обязанностей. Как и в других странах Европы, статус женщины определялся положением ее мужа или отца. Закон по-прежнему относился к женщинам гораздо суровее, чем к мужчинам. Жену за убийство мужа закапывали в землю по шею и оставляли умирать; мужа за убийство жены пороли кнутом. За супружескую измену женщин наказывали принудительными работами — обычно на текстильной фабрике. «Распутных» женщин постигала похожая судьба[5].
Более того, от женщин как родительниц и воспитательниц будущих подданных ожидалось, что основной вклад во благо российского общества они будут вносить в семье. Петр считал важнейшими обязанностями женщины обязанности жены и матери, тем самым придавая материнству новый смысл. В XVI веке «Домострой» «на удивление мало» упоминал о детях и совсем ничего — об их образовании и воспитании: предполагалось, что всему необходимому дети научатся от родителей [Pouncy 1994: 29]. Таким образом, матери будущих подданных держали в руках ключ к будущему России. Понимая это, Федор Салтыков в 1713 году предложил создать школы для девочек, где обучать их чтению, письму, французскому и немецкому языкам, шитью и танцам, «чтоб и женский наш народ уровнялся с европейскими государствами»[6]. Только образованные женщины, утверждал Салтыков, способны воспитать достойных слуг Российского государства. Однако, как и многие другие проекты, предложенные при Петре, планы обучения женщин не сдвинулись дальше замысла. Чтобы женщины исправно становились женами, а главное, матерями, Петр запретил им уходить в монастырь в репродуктивном возрасте. Духовный регламент 1721 года запрещал женщинам постриг до достижения 50 лет, то есть до предполагаемой утраты способности к деторождению. Отныне для женщин не было способа уклониться от своего репродуктивного долга. Если девушка желала сохранить девственность, чтобы принять монашеский постриг, ей оставалось только ждать своего часа. Под строгим надзором, как предписывалось Духовным регламентом, она должна была «пребывать непостриженой» «до шестидесяти, или поне до пятидесяти лет»[7]. Монахини должны были также заниматься производительным трудом: в 1722 году государство направило в московские монастыри швей — учить монахинь прясть.
Изменения, инициированные Петром, укоренялись лишь постепенно. Во время его правления они касались в основном женщин императорской семьи и Двора. Некоторые женщины с отвращением отнеслись к новой моде, требовавшей открывать тело: ведь еще несколькими годами ранее это покрыло бы позором саму женщину и стало бы бесчестьем для ее семьи. «Неужели на старости лет, — сокрушалась 31-летняя Дарья Голицына около 1700 года, — я должна ходить по Москве с непокрытой головой, плечами и грудью?» Она утверждала, что единственное сокровище, которым женщина может похваляться, — это целомудрие [Schlafly 1997: 262], и теперь оно поругано. Другие женщины были готовы к переменам во внешности, но не готовы отказаться от ценностей, в которых были воспитаны. Родная сестра Петра Наталья Алексеевна (год рождения: 1673) полностью сменила свой гардероб на западный манер. На портрете 1715 года она изображена с тщательно уложенной модной прической и в платье с глубоким вырезом. Однако даже она не желала расставаться со многими чертами старого образа жизни, держала в доме не только картины, но и иконы, а ее библиотека состояла по большей части из духовных книг. Иностранный гость был поражен неумением русских дам Петровской эпохи должным образом поддерживать разговор в силу их «врожденной застенчивости и неловкости» [Hughes 1998: 189].
За пределами царского двора перемены шли с еще бо́льшим трудом. Москва отставала в этом отношении от Санкт-Петербурга — новой столицы, созданной по воле Петра. Один из иностранцев, побывавших в Москве в 1716 году, замечал: «Русские жены и дочери… содержатся очень уединенно и выходят только в церковь и к самым близким родственникам». Требования к поведению молодых женщин оставались двойственными: с одной стороны, царь повелел им надевать открытые платья и вести беседы в свете, а с другой — их по-прежнему воспитывали благонравными русскими православными девицами. «Юности честное зерцало», руководство по этикету, опубликованное в 1717 году, предлагало молодым женщинам советы, словно взятые прямиком из «Домостроя»: «Между другими
