Похвально! — продолжала учительница, не догадываясь еще, какая сила была перед ней. — Скажи по крайней мере, кто твой любимый литературный герой.
Люба глянула на учительницу в упор и с презрением.
— Иисус Христос, — сказала она.
IV. ИЗ-ЗА ЭТОЙ ДЕВЧОНКИ…
1
Уже кончилась большая перемена, опустели коридоры, а в учительской шел спор. Из дверей классов высовывались дотошные физиономии: «Может, не будет урока?» Уборщица тетя Нюра загоняла эти физиономии назад. Загоняя их посредством щетки, тетя Нюра, однако, и сама не могла ничего понять.
— О боже ж ты мой! — оглядывалась она на учительскую. — Да что они там, посказились, что ли?
Историк Карякин смеялся.
Вера Владимировна Заостровцева глядела на него с растерянностью, даже очки протерла. Наконец она поняла, что ей надо делать, — ей надо обидеться.
— Что значит ваш смех? У меня в классе позорный случай. Но я не скрываю его, а смело выношу на суд учительского коллектива.
Она сверкнула очками и даже слегка хлопнула ладонью по столу — до того доблестным представился ей самой ее поступок.
— Что же тут смешного?
— Вот именно! — присоединился директор школы Иван Спиридонович Тарутин.
У директора был потерянный вид человека, лишившегося опоры. Это был тот самый округлый человек, Любин сосед, который понимал толк в кроликах.
— Вот именно! — повторил он. — Что тут смешного?
Карякин неожиданно сделался тихим, как отрок.
— Ничего смешного нет.
Но Вера Владимировна была не из тех, кого можно было взять на такую уду.
— Не хитрите! — погрозила она. — Я очень хорошо изучила эту вашу тактику: недомолвки, экивоки, усмешки со стороны. Дешево стоит, Владимир Сергеевич!
— Дешево, Владимир Сергеевич! — эхом повторил директор и оглядел присутствующих: как они?
— Признаю! — поднял руки Карякин. — Смело признаю. Я хотел только сказать Вере Владимировне, что не надо сердиться.
— Не надо сердиться, Вера Владимировна, — поспешил согласиться директор. — Сердиться нехорошо.
Карякин развел руками.
— Ну что за беда? Девочка отнесла Христа к литературным героям. Образ Христа создан религиозной и художественной фантазией народов на тот же манер, что Прометей или Микула Селянинович. Значит, он герой литературный. В известном смысле…
Тарутин вздохнул.
— Но ведь не о том спор, Владимир Сергеевич. Не просто герой. Любимый герой — вот ведь что! — Он глянул на союзницу: как она?
Вера Владимировна напряженно улыбалась. Сама она, по-видимому, об этом не знала. В нужный момент она не успела эту улыбку убрать с лица и теперь про нее забыла. Странно улыбаясь, она сказала:
— Не будем перебивать, Иван Спиридонович. Прекрасные речи слышу из уст коммуниста. Продолжайте.
Маневр был рассчитан на испуг. Но Карякин сделал вид, будто никакого маневра не заметил. На разрешение продолжать он сказал:
— С удовольствием! Для несведущих поясню: образ этот возник в среде угнетенного люда. Он был оригинален, глубок, исполнен силы. Он был обаятелен и потому овладел сердцами.
— Это все? — спросила Вера Владимировна.
Так спрашивают, когда возражение наготове. Но по растерянности в глазах, по напряженной улыбке этой женщины Карякин видел: мысли у нее нет. Спрашивает она для того только, чтобы сохранить боевую форму и, авось получится, напугать этой формой противника.
Карякин сделал паузу, как бы принимая за чистую монету этот вопрос.
— Не все, конечно. Но зачем тащить в наш спор двухтысячелетнюю историю? Хотя добавлю для вескости: великие художники на протяжении веков неизменно обращались к образу Христа. Они делали это не только потому, что была такая традиция. И уж совсем не потому, что их к этому вынуждали, как нам иногда популярно объясняют.
— Вон как!
— Именно так. Образ Христа привлекал их по причине своей подлинной, а не мнимой ценности. На этой истине церковь паразитирует до сих пор.
Шум, поднявшийся опять, был реакцией на эту последнюю мысль — непривычную, а значит, и непотребную, будь она даже верна.
— Христианство давно выродилось, мы это знаем. Но если в эпоху космических полетов люди еще ходят в церковь, то среди причин тут где-то и образ Христа. В глазах многих людей он не утратил обаяния до сих пор. Вот в чем бы нам с вами разобраться, Вера Владимировна. Вместо того чтоб сердиться.
Карякин взял свою папку. Вера Владимировна заметно растерялась, однако не настолько, чтобы просто так, за здорово живешь, отпустить Карякина победителем.
— Что же вы предлагаете мне? — спросила она.
— Я сказал бы девочке: «Хорошо, девочка, напиши сочинение про Христа».
Вера Владимировна лишилась дара речи. Для нее оставались одни жесты. Взывая о помощи, она повернулась к директору, повернулась к остальным.
Карякин, в свою очередь, оглядел всех: что же нехорошего в его словах?
— Это было бы интересное сочинение! — сказал он Вере Владимировне в тоне ее отчаяния. — Оказалось бы, что Христос тут ни при чем. Просто девочка жаждет добра, красоты, подвига — обычная вещь. Потом из этой путаницы педагог незаметно вынимает Христа, а благородство, талант, волю оставляет и закрепляет в человеке. Вот и все!
— Благородство и волю мы воспитываем на других примерах!
— Вера Владимировна! — взмолился Карякин. — Я же не предлагаю ввести это все в программу. Но раз уж произошел в классе такой случай…
— Мой молодой друг! Я не ношу партийного билета. Несмотря на это, я отлично усвоила: церковь в нашей стране отделена от государства. И школа — от церкви.
Карякин сделал движение возразить, но Вера Владимировна не дала ему раскрыть рта.
— Восхваление евангельских басен не самое достойное занятие для коммуниста. Коммунисту более к лицу атеизм.
В искусстве владения полемической дубинкой такой артикул должен был называться «с размаху между глаз». Попробуй-ка устоять! Карякин не устоял.
— Это все? — спросил он, понимая нелепость вопроса.
— Это все! Случай с Ивановой должен стать предметом самого широкого обсуждения. И самого сурового осуждения. Я настаиваю.
С этим она вышла.
2
Карякин сел на диван и сидел долго, пока учительская не опустела. Выбитый из седла, он по слабости человеческой отыскивал, на кого бы сложить вину за свое поражение. Усмотреть причину в себе Карякин не мог: если виноват ты сам, то в чем же тогда утешение? Винить ли Заостровцеву, Тарутина, всех остальных? Нет, все, конечно, из-за девчонки этой. Черт бы ее побрал вместе с ее Христом! Осуждать ее не велит истина, соглашаться же с Заостровцевой не велит здравый смысл…
Тарутин смотрел на Карякина с состраданием. Он был в положении таком же, если исключить соображение насчет истины. Тарутин оставил свои бумаги и подсел к Карякину.
— Владимир Сергеевич, дорогой! Она же теперь разблаговестит, дойдет до гороно. Поди объясняйся потом. Надо извиниться.
Карякин молчал. Он даже позы не переменил.
Тарутин тоже
