крошечный кусочек бутерброда и всё сразу же полезло наружу. Я испачкала пол. В коленях возникла странная пугающая слабость. И это платье. Это чёртовое свадебное платье служило издевательским жестоким напоминанием о том, что случилось. Мне хотелось от него избавиться. Разодрать на мелкие лоскутки и выбросить. Или сжечь к чёртовой матери.
— Ванная комната прямо за лестницей, — вдруг раздался спокойный голос Бабая.
Его силуэт плыл у меня перед глазами из-за слёз. Кажется, мужчина куда-то собрался, судя по тому, что он сосредоточенно поглядывал на свои смарт-часы и держал в руке темно-коричневый кожаный портфель.
— Там уже лежит мои рубашка и брюки, — Борис Аристархович с нескрываемым пренебрежением посмотрел на грязный подол моего платья. — А это выбросишь. Оно тебе уже не понадобится. Тут уберутся, — он снова глянул на часы и чуть нахмурился. — Когда придешь в себя, поедешь с Валом. Тебе нужны новые вещи. Через пару дней тебе привезут полный пакет новых документов: паспорт, кредитки и прочее.
Бабай говорил с таким чудовищным спокойствием, словно ничего существенного не произошло. Словно никого не убили. Словно… Моя жизнь не разрушена.
— Позже еще поговорим. Пока что с тобой бесполезно вести диалог, — экран на его часах замигал.
Бабай надел красивые солнцезащитные очки в тонкой золотой оправе, развернулся и ушел из квартиры, оставив после себя лишь звенящую тишину. Я заставила себя подняться с пола лишь в тот момент, когда в квартиру вошла домработница. На вид ей было не больше сорока пяти лет. Высокая и худая.
Вытерев слёзы тыльной стороной ладони, я поднялась на нетвердых ногах, и преодолевая очередную волну рыданий, ушла в ванную комнату. Она была просторной, но такой же полупустой, как и та часть квартиры, которую я уже успела рассмотреть. Ванна, туалет, овальная раковина и зеркало с небольшой неоновой подсветкой. Никаких элементов декора. Просто белая плитка с черными полосками. Никаких баночек или свечей, или целой кучи полотенец. Как, например, было у нас дома. Просто шампунь, гель для душа и одно-единственное большое черное полотенце. Всё.
Мне стало так холодно и неуютно в этой пустоте. Обхватив себя руками, я не ощущала ни тепла, ни собственных прикосновений. Мне следовало собраться с мыслями. Но я не могла. Ни физически. Ни морально.
Дрожащими пальцами я выкрутила кран с водой и принялась стаскивать с себя платье. В груди всё снова задрожало. Застёжка никак не хотела мне поддаваться. Услышав треск ткани, я всё-таки избавилась от платья и отшвырнула его в другой конец комнаты.
Я просидела в ванне до тех пор, пока слишком горячая вода, что покалывала невидимыми иголками мою кожу, окончательно не остыла. Я тупо смотрела, как из закрытого крана всё равно просачивается маленькая упрямая капля и срывается вниз. Снова и снова. Снова и снова.
После мощного эмоционального выброса возникла неподвижная пустота. Такая же пустота, как и в этой комнате, и в этом доме в целом. В голове медленно, почти умершими тенями вились ошметки мыслей. Нечёткие и неопределенные. Я будто зависла в невесомости. Кто-то опустил внутри меня рубильник, и я резко перестала что-либо испытывать.
Почувствовав босыми влажными стопами холодный кафель, я медленно обтёрлась большущим полотенцем и нашла взглядом вещи, о которых мне сказал Бабай. Другого выбора у меня не было, пришлось надевать то, что дали.
Белая чистая рубашка, черные брюки. Максимально затянув пояс на них, чтобы не сползли, я причесала пальцами влажные волосы. Избавившись от платья, я почувствовала себя чуть лучше. На крошечную секунду. Но этого вполне хватило, чтобы заставить себя сделать нормальный вдох.
Мне нужно было сделать всё, но только бы поскорей успокоиться. Если успокоюсь, то поговорю с Бабаем и он прольет свет на то, что… случилось. Мне нужна была твёрдая почва под ногами или хотя бы тонкий прутик, за который я могла крепко ухватиться и удержаться.
Вернувшись в гостиную, я обнаружила идеальную чистоту и мужчину, расслабленно сидящего на диване. Домработницы уже не было.
— Оклемалась? — спросил меня мой ночной провожатый.
Я медленно кивнула и предпочла сохранить между нами дистанцию, беспомощно привалившись плечом к стене.
— Меня зовут Вал. Валерий. У тебя сейчас есть два варианта: даешь свои параметры и тебе привозят одежду на дом или едешь со мной и выбираешь то, что тебе необходимо.
Незыблемое спокойствие, что витало в этом доме меня оглушало и одновременно отрезвляло. У меня не было ниточек, что могли бы возбудить новую волну рыданий. Никаких жалостливых или сочувственных взглядов. Ничего. И это… может быть, это не так уж и плохо.
— Мне всё равно, — прошептала я искусанными губами.
— Понятно, — Вал поднялся с дивана и проведя ладонью по своей короткой густой бороде, двинулся в мою сторону.
Я резко дёрнулась и Вал тут же остановился. Помедлил секунду и всё равно подошел.
— Выпрямись, — он вытянул из заднего кармана джинсов маленькую круглую рулетку. — С цифрами надежней будет. Размер ноги?
— Тридцать восемь, — бесцветным голосом ответила я.
Вал быстро и молча снял мерки. Я смотрела в одну точку, силясь продраться сквозь застрявшую внутри меня пустоту.
— Свободна, — Вал выпрямился и спрятал рулетку обратно в карман.
Я продолжала всматриваться сквозь затемнённое стекло в небо. На глаза сами собой навернулись слёзы. В горле так больно вдруг стало. Шумно выдохнув, я поджала губы и медленно провела двумя ладонями по лицу, приглаживая волосы.
Еще вчера всё было хорошо. Единственное, что меня беспокоило — наша будущая совместная с Серёжей жизнь и защита диплома. А сегодня у меня уже ничего не осталось. И это нужно как-то принять. Нужно осознать, что я осталась одна.
— Через полтора часа вещи будут доставлены, — заявил Вал и поспешил твёрдым шагом покинуть квартиру.
Плевала я на вещи. Я просто хотела избавиться от платья. Только и всего. Остальное не имело никакого значения.
Медленно подойдя к дивану, я опустилась на него и поджала одну ногу. Взгляд по-прежнему был прикован к окну. Я, не моргая, всматривалась куда-то сквозь пространство, не обращая внимания на то, что слёзы продолжали настойчиво скатываться по щекам.
Ватная тишина давила на барабанные перепонки. Что я имела? Убитую семью и человека, который, кажется, спас меня. Зачем? Почему? Я не знала и ничего толком не узнаю, если продолжу вести себя неадекватно. Неадекватно с точки зрения Бабая. Но мое горе, моя боль были слишком объемными, чтобы вот так просто по щелчку пальцев затолкать их глубоко в себя.
У меня есть еще полтора часа, чтобы оплакать свою утрату, а затем нужно брать себя в руки. Не знаю как, но
