Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Жил я в отцовском доме примерно так: дни напролет скрывался от своих назойливых опекунов — в библиотеке, на чердаке, в саду, за дальними холмами — словом, в одном из доброй полусотни укромных убежищ, где они не могли меня отыскать. По ходу дела учился быть невидимым, бесшумным, недосягаемым для Безмолвной Речи и прочим полезным искусствам в таком духе. Объявлялся, только когда требовалось пополнить запасы еды и непрочитанных книг или приходила охота поиграть — в смысле, как следует обескуражить, а то и помучить первого, кто под руку подвернется. Время от времени ко мне, совершенно ошалевшему от одиночества и вседозволенности, присоединялся отец, благоухающий колдовскими зельями и речной водой, окруженный, как мне казалось, ореолом очередной великой тайны, и мы начинали куролесить вдвоем. Еще неизвестно, кто вел себя хуже, но счастливы были оба, это я точно помню.
Однажды, прогуливаясь в ближних холмах, я нашел серебристого лисенка чиффу с перебитой лапой — магистры ведают, как обитателя гор занесло в наши равнинные края. Я заинтересовался зверем, решил его вылечить, принес домой, послал зов отцу и потребовал инструкций. К моему удивлению, отец не пришел на помощь, как это было у нас заведено, а сослался на важные дела и велел поискать нужные заклинания в книгах — для того, дескать, они и существуют, чтобы приносить практическую пользу. Я провел бессонную ночь, перевернул библиотеку вверх дном, но в итоге нашел-таки нужную книжку, предназначенную для начинающих знахарей, внимательно ее прочитал и более-менее успешно применил новые знания в деле. Лисенок выздоровел и очень ко мне привязался, так что я обзавелся новым товарищем для игр и заодно весьма эффектным спутником, чья дружба делала мне честь, поскольку в наших краях считалось, будто приручить чиффу невозможно. Но по-настоящему важно другое: в тот день я понял, что чтение нужно не только для развлечения. Читая некоторые книги, можно научиться Очень Важным Вещам, — это открытие окрылило и опьянило меня, да так, что воспитатели решили, будто я и впрямь разорил отцовский винный погреб: носился под потолком, прижимая к животу перепуганного лисенка, орал что-то невразумительное и оглушительно хохотал, предвкушая грядущее могущество. Можно понять почему: мало кто осознает свое подлинное предназначение в столь юном возрасте. Я, собственно, так толком и не понял, что именно со мной случилось. Зато твердо уяснил, что нет ничего лучше, чем охотиться за знанием — превращать пустые, в сущности, слова в осмысленные, эффективные действия. И тогда же решил, что вот этим и хочу заниматься всю жизнь: рыться в книгах, выуживать оттуда чужие секреты, а потом творить чудеса. Строго говоря, именно так я теперь и живу, хотя мои пути к знанию зачастую оказывались кружными, чтобы не сказать — причудливыми.
Но вернемся к моему детству. Я провел в отцовском доме почти три дюжины лет. Мы довольно долго живем и относительно медленно взрослеем; прежде я принимал это как должное, теперь же, узнав со слов сэра Макса, что бывает иначе, полагаю, что это — великое благо. Я имею в виду не только и даже не столько долголетие, сколько неспешное взросление. Мне-то всегда казалось, что детство мое закончилось слишком быстро, а оказывается, бывает много хуже — какая-то жалкая дюжина лет, и всё.
Мое персональное «и всё» означало, что пришло время поступать в орден Дырявой Чаши. Я всегда знал, что однажды это случится, усвоил сей факт чуть ли не раньше, чем выучил собственное имя. Когда человек вырастает, ему начинают сниться сны про любовь, становится очень трудно летать, меняются голос и походка, а потом ему стригут волосы и делают орденским послушником, так уж все устроено в природе, хотеть или не хотеть этих перемен бессмысленно, все равно они наступят. Уж на что отец меня баловал, но в этом вопросе он не оставил мне не то что выбора, но даже шанса задуматься о теоретической возможности такового. С ним в свое время поступили так же, и, думаю, ему просто в голову не приходило, что человек должен повиноваться скорее призванию, чем семейной традиции. Ну и мне, соответственно, никто этого не объяснил. Поэтому, когда в один прекрасный день отец велел мне готовиться к отъезду, я лишь поинтересовался, могу ли забрать с собой нужные книги. Выяснив, что это бессмысленно, поскольку орденская библиотека превосходит нашу домашнюю и все члены ордена, независимо от возраста и званий, могут читать столько книг, сколько захотят, я решил, что мне выпала завидная участь, приободрился и отправился собираться.
Отец, разумеется, рассчитывал, что я произведу изрядное впечатление на орденское начальство, но эффект превзошел его самые смелые ожидания. Я был сущим дикарем и выглядел, надо думать, соответственно: долговязый, тощий, взъерошенный мальчишка, да еще и с ручной лисой на невидимом поводке. При этом моя обширная, хоть и бессистемная начитанность сразу бросалась в глаза собеседникам, а скверные манеры избалованного ребенка пришлись как нельзя более ко двору: храбрость, нахальство и высокомерие ценились в те времена превыше иных доблестей. С Великим Магистром ордена Дырявой Чаши я поначалу говорил как с дворецким, которому не сегодня-завтра прикажут убираться вон; несколько лет спустя отец рассказал мне, что старик был совершенно очарован, хоть и не преминул тут же поставить меня на место. Помню, мне совершенно не понравилось, когда Великий Магистр превратил меня в дырявый половик — совсем ненадолго, и больно мне не было, но худшего унижения я не испытывал никогда в жизни. Когда он вернул мне первоначальный облик, я ничего не стал предпринимать, даже рассердиться по-настоящему не сумел, просто стоял в центре приемного зала с разинутым ртом, как распоследний болван, — столь велика оказалась моя растерянность.
Заслуженная взбучка была, впрочем, изрядно приправлена похвалами, в этом деле старик мог считаться великим мастером. Мне было чрезвычайно приятно услышать, что моим познаниям могут позавидовать многие младшие магистры, дескать, даже неразумно определять столь способного и умелого юношу в послушники, но ничего не поделаешь, порядок есть порядок; впрочем, не беда, это ненадолго, небось и пяти дюжин лет не пройдет, как все уладится ко всеобщему удовольствию.
Дело кончилось тем, что я простил Великого Магистра. Ну, скажем так, почти простил, то есть решил про себя, что, если он когда-нибудь окажется в моей власти, я не стану его убивать, а только немного попугаю.
Кстати, вот еще любопытный момент. Поскольку речь и манеры выгодно отличали старика от нашего дворецкого, а его могущество произвело на меня просто-таки удручающее впечатление, я начал подозревать, что, возможно, мы с отцом не так уж одиноки в своем безграничном совершенстве. Это было радостное и одновременно неприятное открытие, схожие чувства может испытать бедняк, нашедший чужой кошелек, — вмиг разбогател, но при этом обнаружил, что чьи-то карманные расходы втрое превосходят сумму, которую ему удалось скопить за всю долгую жизнь.
Но высокомерия у меня, конечно, не поубавилось. Скорее наоборот. Иначе я уже не умел.
С первого же дня я почувствовал себя в орденской резиденции как рыба в воде. Здесь оказалось куда интересней, чем дома. И порядки, и атмосфера, и окружение пришлись мне по нраву. Учиться я всегда любил, а укрощать мой нрав никто не собирался. Хвала магистрам, в ордене Дырявой Чаши от послушников не требовали ни покорности, ни суровой дисциплины. Напротив, чрезвычайно ценились независимость суждений, своеволие и отчаянность — при условии, что за этим стояли личная сила и эрудиция; слабым и неспособным к наукам у нас приходилось нелегко, обычно они покидали орден уже после первой дюжины лет обучения.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
