поэтому он позвонил вам.
В эту минуту в холле, напротив входных дверей, открылась дверь, и Алекс увидел Бенджамена Паркера, заместителя начальника Криминального отдела следствий Скотленд-Ярда. В ту же секунду сильный сквозняк захлопнул входные двери.
— О, ты уже здесь… — сказал Паркер. По его улыбке Джо понял, что заместителю начальника Криминального отдела совсем не весело.
Паркер повернулся к сержанту:
— Джонс, они там уже заканчивают. Когда пришлют отпечатки пальцев, заключение врачей и фотографии, принеси мне их сразу, независимо от того, будем ли мы в это время кого-нибудь допрашивать или нет. Вызови меня.
— Слушаюсь.
— Идем… — сказал Паркер Алексу и взял его под руку. — Через минуту мои люди кончат свои обычные дела в той комнате, где наступила смерть, и мы сможем туда войти. А пока пойдем в столовую…
Не выпуская руки приятеля, он повернулся к двери, из которой только что вышел, и легонько подтолкнул Джо.
Они вошли в большую мрачную столовую, посреди которой стоял, а вернее, тянулся длинный, огромный стол, окруженный стульями. На двух стенах висели портреты, очевидно супружеских пар, написанные в восемнадцатом и начале девятнадцатого века. Третью стену занимал великолепный буфет в стиле неоклассики, так напоминающий последние работы Томаса Чиппендейла, что Алекс остановился на пороге, а потом подошел и осмотрел буфет вблизи, с одобрением кивая головой.
— Что ты там увидел? — спросил Паркер с внезапной бдительностью.
— Ох, ничего… то есть ничего, что было бы связано с твоими кошмарными делами. Но мне кажется, что это одна из самых красивых работ Чиппендейла.
— Как это? — удивился Паркер. — Ведь мебель Чиппендейла выглядит совершенно иначе.
— Действительно… — Алекс обошел буфет, с неудовольствием приглядываясь к стоящему за стеклянными дверцами серебру. Он не любил, когда оно слишком начищено. — Это правда, и ты единственный полицейский в Лондоне, который что-то понимает в мебели… не очень, правда. Потому что Томас Чиппендейл в старости столярничал именно в этом стиле. Если вообще можно его работу назвать столярной. Но он, наверно, так ее называл. Он был скромным человеком, хотя и обессмертил свое имя. И я совершенно уверен, что это его работа…
— Согласен… — Паркер потер лоб ладонью. — Но, Джо, умоляю тебя, не втягивай меня в идиотскую дискуссию о стилях мебели!
— Да… — вздохнул Алекс. — Единственная мебель, которая тебя действительно интересует, это гроб, правда?
Он подошел к столу, сел, вытащил желтую пачку «Голд Флейк» и вынул из нее сигарету. Не закуривая, он ждал, пока Паркер опустится на один из стоящих напротив него стульев. Только теперь, всмотревшись в своего друга внимательно, Джо увидел, насколько тот взволнован.
Какое-то время они сидели молча. Из-за дверей напротив буфета доходил до них скрип шагов и оброненные вполголоса отрывистые фразы.
— Он там… — сказал Паркер. — Мы можем пойти туда сейчас, но лучше немного подождать, пока техническая бригада не кончит свою работу. Я велел собрать все отпечатки и все следы по всей комнате, сделать комплект фотографий… — Он пожал плечами. — Даже тех, которые мне самому кажутся бесполезными. Вообще я стараюсь действовать по всем правилам, так, чтобы никто на свете не мог обвинить меня в том, что я чего-то недосмотрел… — И он рассмеялся невеселым сухим смехом.
— Но что все-таки случилось? — спросил Джо спокойно. — Ты разбудил меня в совершенно бесчеловечное время совершенно бесчеловечным способом. Я приехал на место происшествия, не вижу покойника и не замечаю в доме ни одной живой души, кроме твоих мирмидонян.[3] Что, этот человек жил один?
— С чего ты взял? Дом полон людей: жена, брат, невестка, секретарь, горничная, все они были здесь, когда он погиб… Все спали, и никто ничего не слышал.
— Он застрелился?
— Нет, — Паркер покачал головой, — KCN в кофе.
— То есть? — Джо поднял брови. — Я не силен в токсикологии. Ты можешь объяснить мне, что такое KCN?
— Цианистый калий.
— Спасибо. Он был один в комнате, когда пил этот кофе?
— Пока мне кажется, что один.
— В котором часу это было?
— Где-то между половиной третьего и четырьмя часами ночи, как утверждает доктор Беркли. Но он говорит, что после вскрытия сможет установить время точнее.
— Ну так почему другие люди должны были что-нибудь слышать? — Алекс закурил, затянулся и встал в поисках пепельницы.
— Не знаю почему… Ничего не знаю. Недавно я с ними со всеми говорил. Никто не бьется в истерике. Ведут себя очень сдержанно, как и полагается нашим британским братьям и английским сестрам, но при этом все, без исключения, мне не нравятся. Я велел им идти в свои комнаты, и они сейчас как бы под некоторым надзором Стефенса, который прогуливается там по коридору… — Паркер поднял вверх указательный палец. — Джонс стоит внизу, в холле. Это единственный выход из дома.
— А ты не принимаешь во внимание возможность самоубийства?
— Еще как принимаю! Тем более что перед умершим лежало прощальное письмо.
— Итак… — Джо сел и зевнул. — Не можем ли мы согласиться с единственной приличной гипотезой, то есть сказать себе, что сэр Гордон, несмотря на то, что был владельцем прекрасного буфета, предпочел распрощаться с этим светом сам? Если мы сделаем так, то я поеду домой и снова лягу спать. И усну, можешь мне поверить, немедленно… — Он посмотрел на часы. — Семь! Господи… а ты, хотя ты, кажется, не спишь вообще никогда, вернешься в Ярд и, после того как сообщишь по телефону всем заинтересованным сановникам это милое известие, сможешь заняться рутинной работой. Ну как, Бен? В конце концов, у тебя есть прощальное письмо и нет ни одного подозреваемого, потому что, я думаю, ты уже сказал бы мне что-нибудь об этом, ну и нет ничего, за что можно было бы зацепиться, так? Одного я не понимаю: почему ты выглядишь сейчас так, словно убил его сам?
— Если бы его убил я, то знал бы по крайней мере, что здесь произошло. Сейчас я не понимаю ничего совершенно, так, как будто до моего приезда сквозь этот дом пробежало стадо слонов. Впрочем, ты-то знаешь, кем был Гордон Бедфорд?
— Знаю. Очень богатый человек среднего… ну, скажем, позднесреднего возраста, имевший разнообразные интересы и увлекавшийся изучением ночных бабочек. Кроме того, он был профессором honoris causa в Оксфорде, правда? Он умер. Это случается с каждым. Наверняка ему надоела жизнь, и он оставил прощальное письмо, в котором объяснял мотивы своего шага. Это тоже случается со многими.
— Ха… — Паркер усмехнулся с невольным злорадством. — Оставил, да, но не одно письмо, а два. И к тому же в каждом из них содержится совершенно иной мотив, как ты выразился, этого шага. А
