она вскинула руки, явно призывая меня к чему-то.
Да в общем-то, догадаться было несложно к чему — она хотела, чтобы я разжег костер. Странно, что взрослая девица просит об этом младенца. Да и еще с такой уверенностью, что я ее понимаю. Может, в этом мире младенцы сразу рождаются с развитым мышлением и знаниями? Нет, бред какой-то.
Я сосредоточился на костре, слабо представляя, как я должен его разжечь. Я мысленно повторял то слово, что сказала она:
«Креса. Креса. Креса-креса-креса!» — это не помогало.
Для себя решил, что это слово — заклинание, что оно сработает так же, как и вчера с щитом. Но, по всей видимости, магия здесь не так работала, а рыжая говорила о чем-то другом.
Я вспомнил в подробностях, как мне удалось создать щит. Я тогда ощущал нечто, что не испытывал раньше никогда. Может в этом дело? Может, просто стоит вызвать это чувство? Но и это оказалось не так уж просто. У меня ничего не выходило.
Рыжая жалобно что-то произнесла и принялась растирать руки. Бросила в мою сторону грустный взгляд, что-то сказала, словно бы молила скорее разжечь костер.
В этот миг я вдруг понял, что она знает, что я не ребенок. Она говорит со мной не как с младенцем, смотрит не так, как на ребенка и больше того — она рассчитывает на меня, просит о помощи. Разве кто-то в своем уме станет просить младенца о помощи? Нет, рыжая знала, куда больше, чем я мог подумать. Возможно, она даже знала кто я. А еще она была уверена, что разжечь костер мне под силу в отличие от нее.
Я вновь сосредоточился на хворосте. На этот раз решил использовать методику визуализации — как в тех дурацких тренингах, которые наша компания устраивала для своих подчиненных ежегодно. Как по мне — бесполезная ерунда, но это было модно и подчиненным нравилось.
Я посмотрел на сухие ветки и представил, как они загораются, как начинает виться к небу дым, как от него исходит жар, согревает меня своим теплом.
Я так увлекся, что даже не сразу понял, что мне стало теплее. И в это миг костер еще не горел, но уже начал дымиться и потрескивать.
Рыжая радостно вскочила, захлопала в ладоши, как ребенок, и бросилась собирать палки побольше и подкидывать их в огонь.
Я перевернулся на живот и уставился на яркое пламя. Если я могу вытворять такое в младенчестве, на что я буду способен, когда выросту? Чувствую, меня впереди ждет интересная и весьма насыщенная жизнь.
Рыжая накидала в костер дров, а после принесла еще и сложила неподалеку.
Затем она взялась за меня. Высвободила из плаща, оторвала подол своей юбки и переложила в него. Он был еще влажный, но зато чистый в отличие от пеленки. Саму пеленку она сполоснула в реке и повесила на ветку сушить.
Затем рыжая взяла меня на руки и принялась снова кормить хлебом и поить водой. Странно, но хлеб не размок в реке, а наоборот, практически превратился в сухарь. Видимо, тоже какая-то магия.
Вдруг рыжая ойкнула и скривилась от боли. Я почувствовал, как свободной рукой она схватилась за живот.
Плохи дела. Еще не хватало, чтобы она тут рожать начала. Но, к счастью, спустя несколько секунд, она выдохнула, улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила меня кормить хлебом и о чем-то рассказывать.
— Элайна, — сказала мне рыжая и ткнула себя пальцем в грудь, затем медленно перевела палец на меня и произнесла: — Тео-о-о. А ями Элайна! — она снова показала на себя, а потом снова на меня: — Те-о-до-рес, подумав, исправилась: — Теодор.
Так я узнал, что мою спутницу зовут Элайна, а мое полное имя Теодор.
Я снова уснул. Как и в прошлый раз сон навалился с таким неумолимым напором, что противостоять ему было невозможно. Просто в один миг я смотрел на нежное с трогательным робким взглядом лицо Элайны и вот вдруг — я провалился в сон.
Проснулся я от крика.
Я сразу понял, что крик принадлежит рыжей, и взбудораженный, сам того не понял, как перевернулся на живот и теперь смотрел на нее.
Эл, — теперь про себя я ее так называл, — держалась за живот и тяжело дышала. Все-таки рожает.
В тот самый миг, когда я об этом подумал, у нее отошли воды. Я видел, как быстро намокли остатки ее платья, растеклась лужа под ногами.
Стало тревожно. Я не мог ей ничем помочь, кроме как надеяться на то, что у нее все получится. А если нет…
Тогда мне придется очень несладко.
Эл ничего не угрожало, но она так кричала, что мне хотелось уползти куда-нибудь в лес и сидеть там до тех пор, пока это все не закончится.
В перерывах между криками, она тяжело дышала, говорила что-то на своем непонятном языке, рычала, затем снова кричала, а после откидывалась на спину и затихала. И если бы не бормотания и изнеможённое дыхание, я бы подумал, что она умерла.
К рассвету ее крики и мучения стали куда яростнее.
Мне очень хотелось, чтобы Эл разродилась наконец, а главное — чтобы она выжила. Конечно, мне было жаль ее и ее дитя, но основные мысли были куда более прагматичны и больше основывались на инстинкте самосохранения. Если умрет Эл, то и мне долго не протянуть.
Я подполз к ней и схватил ее палец, как бы подбадривая. Она тут же ухватилась за мой кулачок и неистово закричала. Я почувствовал, как ей больно. На своей шкуре прочувствовал всю боль, страх и отчаяние, которое она испытывала.
Мне это ощущение настолько не понравилось, что я поспешил от него избавиться. Оно тут же отступило. А вместе с тем, кажется, оно исчезло и у Эл. Она облегченно выдохнула и даже улыбнулась, и снова принялась тужиться, но теперь без криков.
К рассвету Эл родила.
Когда я услышал надрывный младенческий плач — почувствовал облегчение и тут же обессиленно провалился в сон. Все-таки мое тело еще слишком слабое, чтобы так долго бодрствовать. Но я был спокоен и теперь мог не тревожиться об Эл. Почему-то я был полностью уверен, что все будет в порядке.
Проснулся я от тихого мелодичного пения.
Эл сидела рядом и, медленно раскачиваясь, кормила грудью своего младенца. Ребенок был укутан во вторую половину ее оторванной юбки, и я видел лишь маленькую голову с жидкими рыжими волосками и крохотную красную ручку, цепко ухватившую Эл
