Тогда чем она лучше её, Маши? И что это даёт? Разве от этого жизнь Люды станет лучше? Да кому нужны эти передовики? Кто их любит-то?
Яростно сшибая траву, Маша добралась до всех. Её гнев немного поутих, и на поле она отправилась в своём обычном подавленном состоянии. Позже к ним присоединилась Люда со слегка опухшими глазами.
Глава 3
Небольшой костерок приятно трещал перед интернатом и освещал оранжево-алым окна, траву, умывальники, деревья. Его окружили школьники, уставшие, притихшие, в ожидании обещанного утром. На толстом пне рядом с ними сидела Валентина Михайловна. С чарующей небрежностью она держала в руках старую гитару и подкручивала струны. В круглых очках отражалось пламя и казалось, что вместе с ним горят в огне её глаза. Женщина закончила приготовления, и её пальцы со знанием дела задвигались. По яблоневому саду полетели первые нежные звуки, и ребята перестали дышать. После небольшого вступления учительница закрыла глаза и запела чистым сильным голосом, от которого даже у Толика по телу побежали мурашки:
Песни у людей разные, А моя одна на века…Звездочка моя ясная, Как ты от меня далека…
Люда сидела к учительнице ближе всех. События насыщенного дня взбудоражили её, расстроили и повергли в уныние. До сих пор она не могла поверить, что Тоня Харитонова, отличница и комсомолка, которая активно участвовала в школьной жизни, была пионервожатой, выпускала стенгазету, даже стала комсоргом в прошлом году и вдруг отказалась выполнять решение комсомольского собрания… Не может быть, чтобы она это придумала сама. Наверняка её кто-то надоумил! Девочка повернулась влево и быстро пробежала по одухотворённым лицам школьников, пока не наткнулась на Машу. Та стояла позади ребят и смотрела в одну точку. Кто бы сомневался! Даже песня ей не нравится! Не то что всё остальное… Наверняка она тайно дружила с Тоней и успела переманить её на свою сторону. Конечно, она же городская, многое видела в своей Москве, многое знает! Вернее, думает, что знает, и распространяет своё пагубное влияние на неокрепших школьников!
Люда разозлилась. Почему-то сейчас в её голове начали вырисовываться совершенно очевидные вещи: Тоня делала стенгазету, в которой упоминалось о новой ученице Маше, звала ту в кружки, разговаривала с ней на переменах… Несомненно, во всём виновата только Иванова! Но куда смотрел весь класс! А родители?! Горевшая праведным гневом Новосёлова решила проучить Машу и заставить её не отбиваться от других. Но затем она вспомнила об отце-военном, который привёз дочь в Аничкино к бабушке, а сам отправился на север, вспомнила о том, что недавно Маша потеряла маму, что она одна и у неё совершенно нет друзей. На какой-то миг все эти мысли пронеслись ураганом в голове и затихли. Люда осторожно вышла из круга и незаметно шмыгнула в интернат. Там она ворвалась в их тёмную комнату, включила лампу и кинулась к кровати Ивановой. Она ловко сняла пододеяльник, наволочку, простынь, быстро закрутила их в ком, растерялась на несколько секунд, а затем затолкала в свою тумбочку. Из тумбочки Маши комсорг достала посеревший интернатовский комплект и поспешно его застелила. Девушка выпрямилась, не задумываясь, как сильно в груди бухает сердце. Она гордо вскинула голову, поставила руки в бока и, с чувством удовлетворения, приправленным непонятной тревогой, вернулась к костру. А тем временем Валентина Михайловна, чей образ изменился до неузнаваемости, затянула новую песню:
Слышишь, тревожные дуют ветра? Нам расставаться настала пораКружится, кружится пестрый лесок…Кружится, кружится старый вальсок…Старый, забытый, Старый, забытый вальсок…
Как только маленькие пальцы учительницы тронули струны и Маша уловила знакомую мелодию, всё её тело напряглось. В груди тоскливо заныло, заскребло, горло сжалось, в носу защипало, и девушка неслышно шагнула назад, в темноту.
«Нам расставаться настала пора» — болью отозвались слова песни, и школьница заспешила в почерневший от мглы яблоневый сад. Мама была такой доброй, такой ласковой, она никогда не ругала её за отметки, никогда не заставляла вступать в ряды пионеров, слушала её, понимала, водила в цирк, на спектакли, в зоопарк, на балет, всегда была рядом, когда требовалась помощь. А Маша ничего не замечала… Ни ввалившиеся щёки, ни круги под глазами, ни бледноту, ни одышку… Она слишком поздно поняла, что время, проведённое с мамой стремительно тает, и пожалела о встречах с подружками, пожалела, что так много читала — ей нравилось, что мама довольна, и она с жадностью хваталась за новую книгу! Но пора расставаться всё же настала… Маша всхлипнула и вонзила в ладони ногти. Она обошла высокую яблоню с раздвоенным стволом и прислонилась к узловатой коре. Твёрдые наросты ощутимо впились в спину и немного привели в чувства. Прошло едва ли больше полугода, как Татьяны Ивановой не стало на этой планете, но она продолжала жить в мыслях и сердце и никак не отпускала.
Где-то впереди послышался шорох, и девушка встрепенулась. Она не боялась темноты, но сейчас, когда чувства были растревожены песней, от которой не удалось сбежать, ей стало не по себе. Прекрасный летний вечер на мгновение приобрёл страшные черты, и Маша решила вернуться.
— Подожди, — сказал очень знакомый женский голос из тьмы. — Я тебя искала…
Девочка застыла, ещё не понимая, бояться ей или нет. Она тщетно пыталась вспомнить, кто к ней приближается, но, когда из-под раскидистой яблони вынырнула Галина Александровна, секретарь колхоза, Маша насторожилась. Что она здесь делает?
— Почему ты ушла от ребят? — ласково спросила женщина.
— Просто так…
— Тебе стало грустно?
— Немного.
— Это всё из-за отца?
Вопрос заставил девочку насторожиться ещё сильнее.
— Да нет…
— Ты, наверное, думаешь, что его отъезд совпал со смертью мамы не случайно?
Маша об этом никогда не думала, но подумала теперь. Едкий укол обиды всё-таки существенно отозвался в груди. А что, если…
— Мужчины не умеют горевать, — тем временем продолжала Галина Александровна. Её худющая, практически скелетообразная фигура становилась всё ближе. — Они не признают чувств и пытаются сбежать от них. Крайний север — лучшее для этого место.
— Откуда вы знаете? — стараясь говорить спокойно, спросила Маша, и от секретаря вдруг повеяло холодом. Нечеловеческим, чуждым, замогильным…
— Точно не знаю, но предполагаю. Бросить дочь, дёрнуть её из школы, привезти в деревню к матери, когда учиться осталось всего ничего…
— Он военный. Он не может решать, где ему жить и работать, — с вызовом ответила девочка.
— Всё они могут, надо только попросить.
— Ладно, я пойду, — не захотела продолжать разговор Маша, но ледяная рука крепко схватила её за плечо. — Не трогайте! — в ужасе вскрикнула девочка и шарахнулась за яблоню. Женщина высоко подпрыгнула,
