элегантной стойке стоял компьютер — редкое зрелище, и женщина весело застучала по клавиатуре, чтобы назвать свою цену. После того, как обговорены были деловые вопросы, оказалось, что мальчика на ночь оставить нельзя.
— Он несовершеннолетний, вы же понимаете?
Но Людмила не понимала. Возить Ромку каждый день сюда утром и забирать вечером, значило забросить работу в электричке. Только, если Николай будет возить Ромку сюда один… Но она сама таскать сумки с товаром не сможет. Зато Николай сможет таскать, но объявить, что за товар у него в них и сколько он стоит, он не сможет. Это только так кажется, что зашёл в переполненный вагон, рот открыл и давай чирикать на все лады. Это чертовски трудно. Всякий раз, как на сцену выходить и так по двенадцать вагонов в двадцати электричках на дню. Народ в электричках злой, ершистый, кто-то спит и раздражается, когда громкие голоса продавцов его будят. Кто-то стоит в проходе, так как сидячие места все заняты, а тут продавец идёт в том же тесном проходе с тяжёлыми объемными сумками. Тут и до потасовки недалеко.
Поэтому и речи быть не может о том, чтобы им: Николаю и Людмиле разделиться для похода по электричкам. Один не может нести сумки, а другой не может рекламировать товар. Попросить старших детей возить Ромку в клинику тоже не вариант. Дочь вся в романах и дома появляется редко, а Игорь работает, грузчиком в магазине. Сейчас не такое время, чтобы раскидываться работой. Значит, возить Ромку будут родители, а торговля в электричках подождёт. В конце концов, они могут работать на дневных электричках. В них конечно, много не заработаешь, так как народу ездит днём совсем немного. Это либо студенты либо работники, которые едут с суток либо пенсионеры. У всех трёх категорий денег обычно нет. Самые хлебные электрички — вечерние и утренние, когда в кошельках ещё есть или уже есть монета. Народ по утрам не прочь купить кофе или что-то к чаю, а вечером — перекусить в электричке, если дорога домой длинная.
Женщина за стойкой по лицу Людмилы поняла, что, возможно, клиника теряет пациента, и предложила небольшую скидку. После оформления и подписания целой стопки бумаг со второго этажа спустился доктор, немолодой седой мужчина с удивительно спокойным и добродушным лицом. За ним семенила медсестра, долговязая девица в белом халате и шапочке. Она была в очках и постоянно их поправляла то ли от смущения то ли привычка у нее была такая. Доктор представился Вадимом Борисовичем и предложил осмотреть Ромку в кабинете в присутствии одного из родителей. Николай взял отпрыска за руку и вошёл за доктором в кабинет. Людмила осталась в холле наедине с администратором, которая продолжала работать с бумагами, лихо ставила печати и делала дырки дыроколом, и с долговязой медсестрой. Вдоль стены стояли стулья рядком, как в кинотеатре. Людмила расположилась на одном из них и закрыла глаза. Она услышала скрип сидения рядом с собой. Это была медсестра.
— Скажите, пожалуйста, а у вас много пациентов такого возраста как мой сын? — поинтересовалась Людмила.
— Да, бывают. Это напасть какая-то. Одно дело, когда на капельницу приходит взрослый мужик, который и сам понимает, что ему это нужно…и совсем другое, когда приходится колоть уже исколотые вены ребенка. Ваш колется? Или нюхает?
Людмила всхлипнула и помотала нечесанной головой. Она даже не причесалась с утра. Бессонная ночь вытянула из нее все силы. Она уже давно не девочка, как эта медсестричка, чтобы после такой ночи деловито щебетать и сносно себя чувствовать. Все, что она сейчас хотела, это уткнуться в широкое плечо мужа, плакать и забыться долгим глубоким сном и, чтобы, когда она проснулась бы ничего этого бы не было. А эта девица спрашивает, что употребляет ее сын! Из кабинета вышли. Доктор кивнул медсестре, она встала и подошла к Ромке, взяла его за руку и повела по лестнице на второй этаж. Ромка оглянулся на родителей и хитро ухмыльнулся. Людмила даже опешила. Что за чертовщина!
— Через четыре часа вы его можете забрать. Хотя я рекомендовал бы ему находится здесь круглосуточно. Естественно с одним из родителей, так как Роман несовершеннолетний.
— У нас нет возможности… — Николай отвёл глаза.
— Ни финансовой ни физической, — отчеканила Людмила, дополнив мужа.
— Что ж, — Вадим Борисович протянул крупную ладонь Николаю, — через четыре часа жду вас.
Супруги вышли на улицу. Людмила подняла голову и посмотрела на окно второго этажа, где находилась Ромкина палата. Здание клиники всем своим богатым видом говорило о том, что услуги по выведению из запоя пользовались успехом. Впереди маячило долгое время в виде четырех часов. Что делать? Электрички не ходили. Перерыв. Идти на автобусную станцию и возвращаться в поселок? Пересидеть дома два часа и обратно за Ромкой? Во что они ввязались? И поможет ли им это?
— Что тебе доктор сказал? Он вылечит его? Ромка перестанет употреблять?
— Он ничего не гарантирует, доктор этот! Ромку прокапают, а дальше дело за нами, он сказал, за семьёй. Хоть ремнями его вяжи!
Людмила почувствовала, как слабость в ногах не даёт ей и шагу ступить. Сердце закололо и сжалось.
Зато сердце Маргариты Васильевны ликовало и пело, ей не терпелось увидеть родное лицо сына, обнять его, услышать голос. Она только вчера разговаривала с ним по телефону, но это всё не то, не то! Механический, измененный расстоянием тембр ничего не может дать против живого человеческого голоса. Электричка, как назло, медленно ехала, со всеми остановками, долго стояла на соседней платформе, пропуская какой-то скорый поезд. Но вот Маргоша проехала до нужной станции, потом несколько остановок на метро, потом немного на автобусе, а потом летела к дому матери как будто за ней гналась свора собак. Но дома никого не было. Она и звонила и стучала, а потом подрагивающими пальцами стала рыться в сумке в поисках ключа от квартиры. Ключ все не находился, и Маргоша заставила себя прекратить копаться в содержимом своей сумки. Зачем ей в квартиру? Там никого нет. Она вызвала лифт и постаралась ни о чем не думать. Мать сегодня должна быть выходной. Наверняка, они вышли в магазин… Маргоша спустится вниз к подъезду и подождёт их на скамейке. Возле подъезда никто не сидел, как она привыкла в годы своего детства и юности. Все эти соседки, которые судачили друг о друге, кошатницы и мерзлявые бабки в валенках и зимой и летом. Их она, что ли в самом деле боялась? Их гадкого языка? Ну
