В докладной записке, которую комиссия представила Фердинанду и Изабелле, утверждалось, что большая часть жителей Севильи охвачена ересью и при этом высокопоставленные лица не составляют исключения; ересь заразила, говорилось далее, не только Андалузию, но и Кастилию, и спасти страну от этой язвы может лишь инквизиция.
Действительно, новохристиане занимали в это время в государстве доминирующее положение. Два представителя семьи Кабальериа заседали в высшей королевской канцелярии, секретарями которой состояли Алмасан и Барачина, сыновья евреев. В Арагонии губернатором был Франсиско Гурреа, Луи Санчес — генеральным судьей, его брат Габриэль — генеральным казначеем, а Луи Гонсалес хранителем печати. Маран Мигель из Севильи служил секретарем министерства юстиции, а его заместителем был Мисер Хаиме де Луна. Алькальдом Памплоны был Мосен Луи Сантангел, генеральным викарием сарагосского епископства — Мисер Педро Монфор, кости которого были впоследствии сожжены, начальником кастильской счетной палаты — Гонсало Франко, епископом Корин — Хуан Малуэнда и т. д.
К выводам докладной записки присоединился духовник королевской четы Томас Торквемада, давно уже мечтавший об уничтожении еретиков в Испании. При таких обстоятельствах Фердинанд и Изабелла, уже достаточно укрепившие свою власть и не боявшиеся попасть в зависимость от церкви, обратились к Сиксту IV с просьбой издать буллу об учреждении в Испании инквизиции.
Для Сикста обращение королевской четы показалось неожиданным счастьем. Вскоре, однако, папе стало ясно, что инквизиция, об учреждении которой хлопочут Фердинанд и Изабелла, во многих отношениях отличается от той инквизиции, которая существовала в Средние века почти во всех государствах Европы и введение которой было так желательно римским первосвященникам. Кастильские монархи первым условием поставили, чтобы назначение инквизиторов зависело от светской власти. Второе — не менее важное — условие гласило, чтобы конфискованное у осужденных еретиков имущество переходило в собственность государственной казны. Таким образом, требование Фердинанда и Изабеллы сводилось к тому, чтобы за счет еретиков обогащалось государство и чтобы инквизиторы были орудием не папы, доминиканцев и францисканцев, а светской власти. Другими словами, чтобы инквизиция действовала по указанию не Рима, а Толедо. Условия эти казались тем тяжелее для Римской курии, что новохристиане были очень богаты, и на эту добычу папы давно уже обращали свои взоры. Но папа Сикст IV вынужден был, однако, уступить, и долгие переговоры между Кастилией и Римом закончились торжеством светской власти, закрепленным буллой 1 ноября 1478 года. В противоположность булле Николая V эта булла не предоставляла инквизиторам права обвинять епископов в ереси; по отношению к ним оставалось в силе решение папы Бонифация III, гласившее, что епископы должны отвечать только перед судом самого папы.
Впрочем, несмотря на свою победу над Римской курией, Фердинанд и Изабелла медлили с введением в жизнь папской буллы, поскольку хорошо понимали, какими серьезными экономическими и финансовыми осложнениями будет неизбежно сопровождаться преследование богатых и трудолюбивых маранов. Кроме того, при дворе Изабеллы были влиятельные новохристиане, которые имели основание опасаться, как бы они сами или их близкие не подпали под действие буллы; они всячески уговаривали королеву не рисковать легкомысленно положением богатейшего класса населения. Правда, духовные лица, ведшие свое происхождение от евреев, теперь находились в лучшем положении, нежели во времена Альваро де Луны: их не мог арестовать и судить первый попавшийся инквизитор.
Два года удавалось маранам оттягивать проведение в жизнь буллы Сикста IV, и все-таки 17 сентября 1480 года роковой шаг был сделан: в этот день были назначены инквизиторами доминиканцы Мигель де Морильо и Хуан де Сан-Мартин. Пока сфера их деятельности была ограничена Севильей, считавшейся очагом маранской ереси, и ее окрестностями.
К началу 1481 года был сформирован инквизиционный трибунал, в который, кроме де Морильо и де Сан-Мартина, вошли доктор Хуан Руис де Медина и фискальный прокурор Хуан Лопес дель Барко. Позже в его состав включили севильского коррехидора (судью) Диего де Мерло и лиценциата Феранда Янеса де Лобона — обоих в качестве приемщиков имущества еретиков. Пока трибунал готовился приступить к работе, из Севильи начался исход маранов. Но первым актом трибунала был эдикт, предписывающий всем дворянам Кастилии арестовать бежавших из Севильи новохристиан и в течение пятнадцати дней передать их в руки севильских властей. В противном случае сеньоры подлежали отлучению от церкви как пособники еретиков, и их имущество конфисковывалось. Эдикт возымел свое действие; число арестованных оказалось столь велико, что тюрьма при монастыре Сан-Пабло, где поначалу обосновался трибунал, не смогла их вместить, и заседания пришлось перенести в крепость Триану, знаменитую мрачными башнями и подземными темницами.
Для предотвращения побегов маранов из Севильи у городских ворот была поставлена инквизиторами особая полиция; беглецам грозила смертная казнь. Но не все мараны видели свое спасение в бегстве; нашлись и такие, кто решил оказать вооруженное сопротивление. Во главе их встал Диего де Сусан, один из влиятельнейших людей Севильи, имущество которого оценивалось в десять миллионов мараведи. Но заговор маранов, задумавших убить инквизиторов, не удался, так как дочь Сусана сообщила о нем своему возлюбленному, а тот донес инквизиторам. Сусан и другие видные мараны Севильи были арестованы.
Следствие было скорым. Замысел убить инквизиторов не мог быть отнесен к компетенции инквизиционного трибунала, ведавшего лишь дела о ереси, чем, по существу, не был этот заговор. Тем не менее Сусана и его подельников судили именно инквизиторы и вынесли им смертный приговор, словно это были еретики, не желавшие каяться в своих грехах.
6 февраля 1481 года состоялось торжественное аутодафе, на котором сожгли шесть человек. Во главе процессии шел Алонсо де Охеда, увидевший наконец осуществление своих давнишних мечтаний. Через несколько дней он умер от чумы, унесшей в Севилье около 15 000 человек. В том же феврале состоялось второе аутодафе, на котором сожгли трех маранов, в том числе Диего де Сусана.
После этого было решено устроить особое место для сожжения еретиков — кемадеро; остатки его сохранились в Севилье по сию пору. В четырех углах кемадеро находились статуи библейских пророков, сделанные на пожертвования некоего Месы. Впоследствии, однако, оказалось, что этот Меса был иудействующим, и его сожгли на том самом кемадеро, которое он так великолепно изукрасил.
Третье аутодафе в Севилье состоялось 26 марта 1481 года; в пламени погибли семнадцать новообращенных, втайне исповедовавших еврейскую религию: среди них было пять монахов, три священника и один очень известный проповедник по имени Сабариего. С ужасом народ взирал на деятельность инквизиторов, все более и более убеждаясь, что они не щадят ни знатных, ни богатых. Из-за чумы инквизиторы вынуждены были переселиться из Севильи в деревню Арасену, но это не помешало их деятельности. Там они приговорили к сожжению 23 маранов, в том числе несколько женщин, и, кроме того, распорядились выкопать трупы многих еретиков, которые также были торжественно сожжены.
