– Ишь, холопку себе нашел! Ишь, барин выискался! – огрызнулась Ринва, смачно сплюнув, к счастью, в сторону, а не под ноги Аламеза, а затем, преисполненная презрением, отвернулась. – Быть по-твоему! Дело говоришь. Но только учти, Вильсету изрядно досталось, больше одной ляжки свинючьей он не потащит. Остальное – наша забота!
– Кабаньей… кабаньей ляжки, – поправил спутницу Дарк. – Не стоит путать вольного и грозного лесного зверя с его жалким домашним сородичем! Это всё равно что тебя девицей считать; робким, невинным и чистым созданием…
В то утром с Дарком творилось что-то неладное. Его обычно послушный, а вовсе не дерзкий язык упорно взялся бороться за независимость от головы и основательно преуспел в этом начинании, то и дело ставя хозяина в очень неприятные положения.
– Ты прав, полностью прав, – как ни странно, спокойно и даже с очаровательной улыбкой отреагировала Ринва, хоть оскорбительное сравнение просто не могло ее не задеть. – Так, не будем попусту терять время!
Когда женщина кричит и осыпает голову провинившегося мужчины обидными словами, это еще полбеды. Другое дело, когда она берется мстить, то есть от слов переходит к делу. Затаившая злобу представительница слабого пола чаще всего свершает возмездие молча и очень жестоко. Она расчетливо наносит сокрушительный удар по самому слабому месту мужчины, и только немногим удается его достойно выдержать.
Вместо того чтобы сперва извлечь из второго мешка чистую одежду, а затем, скромно зайдя за деревцо, по-быстренькому переодеться, Ринва без стеснений принялась скидывать грязное платье прямо перед Дарком, при этом вызывающе смотря ему в глаза и победоносно ухмыляясь. Взору никак не ожидавшего такого наглого поступка и поэтому не успевшего вовремя отвернуться Аламеза предстал прекрасно сложенный девичий стан с пышными верхними округлостями, с заманчиво влекущими нижними и всеми остальными плотскими прелестями, достойными внимания и высоких похвал. Мгновенно возникшее у моррона желание не могло не отразиться на его раскрасневшемся лице. Это весьма обрадовало жестокосердную мучительницу, лишь дразнившую спутника, но вовсе не помышлявшую о близости; игриво позволившую собой полюбоваться и прекрасно знавшую, как тяжело обидчику будет осознать недоступность соблазнительной награды. Ринва была абсолютно уверена, что как бы Дарк ни разгорячился, но он никогда не применил бы грубой физической силы для достижения сладкой цели. Красавица чувствовала свою безнаказанность и поэтому откровенно издевалась, нанося беззащитному перед ее чарами мужчине один болезненный удар за другим.
Для начала она обнажилась, затем, призывно, но не вульгарно покачивая на ходу бедрами, прошествовала к мешку, где приступила к последнему, самому эффектному акту воздействия на мужчину. Вместо того, чтобы скромно присесть возле мешка, Ринва принялась развязывать его тесемки, нагнувшись, да еще развернулась специально так, чтобы глазам Аламеза предстал наилучший, наиболее впечатляющий вид на ее молодое, соблазнительное тело. Практически разведчица размахивала красной тряпкой перед носом быка, вдвойне наслаждаясь от осознания, что жертва «стреножена» и сколько бы она, точнее, он, ни злился, ни «пускал из ноздрей пар», а сделать ровным счетом ничего не мог.
Неизвестно, чем бы закончилось это непристойное, издевательское представление, да только Дарку внезапно пришел на помощь Крамберг, за что Аламез ему был очень признателен.
– А все-таки прав был Генрих. Задница у тя уже не та стала… – с сочувствием изрек Вильсет. – Снизу чуток подвисает, да и бочишки слегка одрябли. Те б, мать, поменьше сладостей жрать, да и наклончики-поклончики поделать бы какие не помешало.
– Заткнись, подранок, пока рожа цела! – со злостью прошипела Ринва, пронзив взявшегося так не вовремя критиковать ее фигуру Крамберга полным ненависти взором. – Еще одно слово из пасти твоей поганой вывалится, и я ее до ушей растяну!
– Всё, молчу-молчу. – В знак примирения и признания собственной ошибки Вильсет поднял обе руки вверх. – Ты самая лучшая, самая красивая… Смотреть на тебя одно наслаждение!
Любая романтическая фантазия – всего лишь плод воображения, господствующий над разумом лишь до тех пор, пока манящие зрительные образы не обрели форму обычных слов. Стоило чаровнице заговорить, как сладостные чары, окутавшие мозг моррона, тут же развеялись. Звуки грубоватого и резковатого для женщины голоса Ринвы разогнали призрачный туман мужской фантазии, а говоря проще, сбили соответствующий настрой.
– Ты ошибаешься! Задница у Ринвы в порядке, да и на остальное грех жаловаться, – произнес Аламез отрешенно и холодно, словно конюх, только что проведший осмотр выставленной на торги кобылы, а затем, улучив момент, когда девушка склонилась над мешком и не смотрела в их сторону, беззвучно прошептал Крамбергу «спасибо» и кивнул в знак признательности. – А тебе, Вильсет, тоже не мешало бы барахлишко с плеч рваное скинуть да в новое приодеться. Раз полегчало, раз отпыхтелся, нечего бездельничать! Если я непонятно выразился, так более доходчиво изложу. Место здесь ненадежное, до лагеря врагов рукой подать. Того и гляди, какие-нибудь заплутавшие шеварюги нагрянут. Мало тя кабан подрал, хочешь еще для полноты ощущений и остроту армейских клинков шкурой опробовать?
Сообразив, что все её усилия были сведены на нет неуместным вмешательством коллеги, вдруг с чего-то решившего проявить мужскую солидарность, а быть может, элементарно завоевать за ее счет доверие уже раз преданного им рыцаря, Ринва лишила движения своего тела былой неспешности, плавности и пластичности. Быстро найдя в недрах мешка свою одежду, она тут же разогнулась и, далеко не по-женски переваливаясь с боку на бок, отошла от мужчин подальше и стала одеваться. Она не прятала от мужчин свои прелести, но уже более не преподносила их соответствующим образом.
Как и предполагал Аламез, экипировка разведчиков была куда лучше его простецкого одеяния. Оба спутника облачились в удобные и добротные темно-зеленые костюмы и закутались в такого же цвета плащи, делающие хозяев неприметными на фоне лесной растительности. К тому же, как моррон мимолетно заметил, подкладки их плащей были одинаково серыми с черными разводами, что очень подходило для незаметного передвижения по скалистой местности или там, где из-под земли выступали наружу горные породы. Было ли это случайным совпадением или нет, Дарк не знал, но в скором будущем у него имелся шанс это проверить.
В результате продлившихся не долее трех минут сборов походные мешки похудели примерно на треть, что, конечно же, не могло не обрадовать. Однако общий вес ноши моррона стал еще больше, ведь теперь Аламезу пришлось нести не только неудобный мешок с порванной лямкой, но и положить на другое плечо теплую, покрывшуюся кровяной коркой кабанью ногу. Этот добавок был не очень тяжелым, но неприятно липким и ароматно пахнущим, не позволяющим думать ни о чем ином, как о скором привале и сытном обеде. Чувствующему, что у него в животе призывно бурчит и покалывает, Дарку оставалось только надеяться, что их проводница хорошо запомнила дорогу и приведет их небольшой отряд ко входу в подземелье еще до полудня, притом этого, а не следующего дня. Пару-тройку часов обходившийся почти без еды уже несколько суток Аламез еще мог бороться с пожиравшим его изнутри голодом и со сводящим с ума запахом свежего мяса. Но потом… потом он за себя не поручился б и, возможно, принялся бы жадно обгладывать мясную ношу сырой, притом прямо на ходу и на глазах удивленных спутников.
