Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
Отец, схватив крошку за ноги, ударил ее головой о стол.
Через пять минут я поставил крошке подключичный катетер, и мы поехали в операционную. Осторожно заинтубировав трахею и начав искусственную вентиляцию легких, я боялся остановки сердца в любое мгновение. Но Бог миловал и девочку, и меня, и мы благополучно проскочили самый трудный момент – момент вводного наркоза. На операции действительно была обнаружена гематома левого полушария, которую успешно удалили. Гемодинамика во время операции не колыхнулась, кровопотеря была незначительной. Потом мы опять оказались в реанимации. Предстояли новые этапы в лечении нашей крошки – интенсивная терапия и выхаживание, – на любом из которых мы могли ее потерять. Все осложнялось тем, что девочка была из двойни – рождена с весом два килограмма, пять баллов по шкале Апгар, находилась на искусственном вскармливании с первого месяца. И, конечно же, в свои четыре месяца она отставала по развитию месяца на три. Бедная, замученная мамочка встретила нас с рыданиями. В свои неполные тридцать лет она выглядела на все пятьдесят и казалась не матерью, а бабушкой близняшек. Но девочка была розовенькой, спала в наркозе, аппарат искусственной вентиляции легких мерно работал, и ее мама постепенно успокоилась. Через три-четыре часа после операции мы отправили ее со здоровой дочкой домой на скорой. К этому времени ее супруг уже сидел в каталажке и превращался в «опущенного», о чем не преминули нам сообщить ребята из горотдела.
Девочку звали Саша. Мне пришлось провести с ней еще двое суток, не выходя из отделения. На третий послеоперационный день Сашка пришла в сознание. Стала самостоятельно дышать, и мы отключили ее от аппарата искусственной вентиляции легких. К счастью, никаких грубых неврологических расстройств у девочки не было. Она вовсю двигала ручками и ножками, гукала, сосала соску и восстанавливалась просто по часам.
Ее мама, увидев, что девочка окружена достаточным вниманием и находится среди нормальных людей, наверное, впервые за многие месяцы отоспалась и приняла более-менее нормальный вид. Она каждый день приходила со второй близняшкой и по нескольку часов проводила в палате рядом с Сашкой.
На десятые сутки пребывания в реанимации она пришла ко мне на беседу.
– Доктор, а может быть, если все обошлось, не будем сажать Кольку, мужа моего?
Я оторопел.
– Доктор, ну как я справлюсь одна с двумя-то малышками? А он-то хоть какие-никакие деньги, но приносит. Давайте, доктор, напишем, что Сашка сама слетела с кроватки. Я уже поговорила в милиции.
Я моментально набрал телефон следователя горотдела. В городке все врачи, учителя и милиционеры знали друг друга.
– Никита, ты что, хочешь отпустить нашего детоубийцу?
– Опустить? Так мы его давно опустили, с первых часов на «хате».
– Извини, Никит, а то тут сердобольная жена ересь порет, что вступила с вами в сговор. Хочу заметить, не вполне законный, а где-то даже и преступный.
– Так, Артем, щас мы и ее примем за клевету и за преступный сговор с мужем в истязании детей. Так ей и передай.
Я объяснил не в самых лестных фразах этой замученной и олигофреничной женщине, чем грозят ей последующие ходатайства о спасении мужа и какая она после этого мать. Из благодарной и счастливой женщины она моментально превратилась в затравленного зверька и смотрела на меня так, будто это я разрушил ее семейную идиллию (если она знала это слово), покалечил дочь и посадил мужа. На следующий день мы перевели Сашку в детскую неврологию.
Мать больше к ней не приходила. Через два месяца она написала отказ от ребенка в связи с трудным материальным положением и невозможностью одной воспитывать двух девочек, одна из которых инвалид.
Сашка умерла в возрасте года и двух месяцев в детском доме от прогрессирующей гидроцефалии и атрофии коры головного мозга.
Два вертолета
В жизни их, этих вертолетов, было много: и счастливые, и военные, и горящие, и «двухсотые» – но запомнились первые два. Те два вертолета из мирной жизни времен Советского Союза и молодости.
I
Больных в реанимации было мало, все стабильные, плановые наркозы отменили, и ничего не должно было помешать праздничному концерту, подготовленному мужским составом нашей больницы для наших профессиональных спутниц в честь Восьмого марта. Вся фишка заключалась в том, что мной и моим другом травматологом Володей Кругленьким был подготовлен номер, а именно – хор врачей-мужчин с исполнением знаменитой хоровой песни «Вечерний звон». Запевал самый безголосый, с полным отсутствием музыкального слуха, единственный оперирующий уролог на весь район Вова Замазов. Черный, похожий на цыгана, раздолбай, с полным ртом золотых зубов, охотник, балагур – он, как никто, подходил на роль запевалы.
Я знал его еще со времен своей субординаторской практики после четвертого курса. Неделю, по плану практики, я сидел с ним на урологическом приеме в поликлинике. Однажды к нему на прием пришел пациент, шахтер, видно, хороший его знакомый.
– Владимир Аксентьевич, ну вот съездил, как вы сказали, в область. Пропил то, что они прописали. Но все равно не стоит. Хоть воймя вой, не стоит, и все. Жена или спутается с кем-нибудь, или из дому выгонит.
Так говорил этот бедолага, богатырского телосложения красавец, и в карих, больших глазах отражались вселенская тоска и печаль.
– Петрович, – ехидно улыбаясь своей золотой улыбкой, спросил красавца Замазов, – а ты женьшенем пользовался? Порадуй жену ко Дню шахтера.
– Владимир Аксентьевич, уж год его пью, все без толку.
– Э, Петрович, ко Дню шахтера открою тебе страшную тайну. Его не пить надо, а привязывать к окаянному отростку, и тогда по-нашему, по-шахтерски-то жену… А, Петрович?
Я думал, что сдохну от смеха, но смеяться было нельзя. Это было бы расценено как надругательство мальчишки-практиканта над инвалидом, поэтому я по стеночке выполз в процедурку.
Именно с этого случая я на всю последующую жизнь понял, что нельзя точно планировать ни праздники, ни отдых. И вообще – ничего нельзя планировать вне работы.
Дирижировать нашим хором должен был заведующий травматологией Пантелеймон Петрович Шанин. Был он разительно похож на актера Евгения Леонова, того самого, который сидел в тюремной камере на столе и рвал на себе майку, крича «моргалы выколю!». При такой неординарной внешности для врача был Пантелеймон Петрович изумительным травматологом, в совершенстве владеющим и аппаратом Елизарова, и гипсом, и всеми травматологическими прибамбасами. И не было лучшего шахматиста в городе, чем наш Шанин. Очень часто к нам в больницу заглядывал прокурор города, Щетинин, и засиживался за партийкой в шахматы у Пантелеймона до позднего вечера. Да, ростом наш дирижер был ровно сто пятьдесят пять сантиметров при весе килограммов этак сто.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
