— Титул, — повторил Соломон Вихстахович. — Вашей бабки. Помнится, она баронессой была.
— Мы не были знакомы.
— Конечно, не были. Ваша матушка, помнится, изволила покинуть отчий дом в некоторой спешке, тем самым расстроив помолвку. А после и вовсе вышла замуж за человека крайне неподходящего, чем весьма огорчила вашу бабку.
Про старуху Лизавета знала лишь, что та в принципе существовала.
— Полагаю, отношения между ними окончательно испортились. Однако после смерти вашей бабушки…
Скончалась она через месяц после матери.
— …вам достался титул.
А остальное имущество, к слову весьма немалое, отошло храму. И ладно бы дом, на него Лизавета не стала бы претендовать, как и на поместье, и на прядильную мануфактуру, но… Она написала письмо. Наступила гордости на горло и написала треклятое письмо, прося выделить малую сумму на содержание сестер. Что такое сто рублей, когда храму отошла без малого сотня тысяч?
Ей же ответили.
Любезно так. Мол, сочувствуем вам в вашем горе, однако же не смеем нарушить волю покойной, а потому обойдитесь благословением, и если уж совсем тягостно станет, то двери монастырей всегда открыты для новых трудниц.
Сволочи.
Небось, если бы бабка и титул могла храму передать, она бы так и сделала. Однако…
— С юридической точки зрения вы, безусловно, баронесса.
— И что?
— А то, дорогая… — Соломон Вихстахович извлек из ящика стола еще одну бумажку. — Извольте ознакомиться. Это появится в утрешних газетах. Во всех утрешних газетах.
Лизавета пробежалась взглядом по тексту.
Серьезно?
Конкурс красоты? Общеимперский. И приглашаются все девицы благородного сословия в возрасте…
— Вы… — она все же, несмотря на волнение, была сообразительна, — хотите, чтобы я…
— Хочу, Лисонька. И не просто хочу. Я прямо-таки жажду. — Соломон Вихстахович извлек из кармана жилета крупные часы. — Сами посудите, этакое мероприятие — благостное… и с немалым профитом. Для многих особ сие будет единственным шансом не только оказаться при дворе, где может, как понимаете, произойти всякое, но поговаривают, что его императорское высочество вошел в тот несчастливый возраст, который именуют брачным.
Лизавета сглотнула.
Вот во дворец ей хотелось меньше всего.
— А подходящей невесты во всей Европе не сыскалось. Вот и решил обратить высочайший взор на красавиц земли родной.
Соломон Вихстахович замолчал. Правда, ненадолго.
— Но это, дорогая моя, слухи, и только слухи. Правда, вам ли не знать, сколь живучи они бывают. Так что, чую, будет интересно.
— Меня не допустят.
Лизавета давно уж не отличалась прежней наивностью.
— Отчего ж? Вам двадцати пяти нет. Титул имеется, дар тоже. Девичество свое…
Лизавета густо покраснела.
— …вы, смею надеяться, не утратили.
— Но вы же понимаете…
— Я понимаю, что власти желают показать себя с наилучшей стороны, а то в последнее время как-то чересчур уж много расплодилось нехороших слухов. И за конкурсом, который проводится под патронажем ее императорского величества, будут наблюдать весьма пристально. А потому отказать вам в первом туре не посмеют. Что до остального, то всецело уповаю на ваш ум.
Льстить Соломон Вихстахович умел и любил, здраво полагая, что куда большего от человека можно добиться словами лести, нежели угрозами.
— И способности, которые вы явили в прочих делах. Главное, Лизавета, в политику не суньтесь, грязь там преизряднейшая. А вот скандалы, как понимаете, публику нашу заинтересуют.
А скандалы будут.
Если уж выставка несчастных георгинов не обошлась без оных, что говорить об этаком конкурсе? Лизавета сглотнула. Отказаться? Соломон Вихстахович не выдаст. Отправит куда-нибудь, в творческую командировку например, но не выдаст… Пересидеть, а там и вовсе заняться делом иным.
Каким?
Лизавета не знала.
Пока.
Она подвинула листочек поближе.
— Нужен будет приличный гардероб.
— Этим займется модный дом Ламановой, — отмахнулся Соломон Вихстахович. — Особое распоряжение. Все ж там, — он ткнул пальцем в потолок, — понимают, что возможности у людей разные, и не желают превращать конкурс в демонстрацию чьего-то семейного состояния.
— И что от меня потребуется?
— Ничего особенного, деточка. Смотреть, примечать. Писать. Тем, полагаю, будет преизрядно. Я дам вам почтовую шкатулку. И подумайте вот еще над чем, Лисонька. Газетчиком быть, оно, конечно, преинтереснейшее занятие, но все ж…
— Не женское?
— Небезопасное. Вам ли рассказывать, что порой с нашими утворяют. А вы все ж девица, вам ли в этой грязи ковыряться? А там… поосмотритесь, глядишь, и найдете себе новое занятие.
— Или жениха, — мрачно произнесла Лизавета.
— Или жениха, тоже неплохо. Там ведь соберутся многие, да… Раз уж цесаревич желание изъявил расстаться с вольною жизнью, то и другие найдутся.
В полупрозрачных глазах Соломона Вихстаховича виделось Лизавете плохо скрываемое сочувствие. Правда, с чего бы ей сочувствовать, когда с долгами она, почитай, расплатилась. И конечно, если бы еще заработать на учебу… Дар у сестер имелся, не чета Лизаветиному, вот только одного дара маловато. Небось места, государством оплаченные, на годы вперед расписаны.
На столе появился плотный кошель.
— Если согласитесь, я вам двести рублей выплачу. Авансом, так сказать. — Соломон Вихстахович кошель подвинул к Лизавете. — Кажется, этого хватит на первоначальный взнос?
И все-то он о ней знает. И это неприятно.
Однако двести рублей… Год обучения стоит почти пятьсот, а заем девице не дадут без мужского поручительства или имущества. Их же квартирка, купленная тетушкиным супругом покойным, едва ли на пять сотен потянет.
Для Ульянки хватило бы. Есть еще кое-что, накопленное. И если пойти не в банк…
— Коль вас примут, а я надеюсь, дорогая, что вас все ж примут, я заплачу еще триста. Пройдете первый тур, передам вашей тетушке пятьсот.
Два года для Марьяшки.
И этого хватит, чтобы после претендовать на стипендию государственную или хотя бы малую подработку найти. Небось целителям с подработкой проще, нежели флористам-недоучкам.
— Пройдете два, получите еще пятьсот. И учтите, что все конкурсантки, добравшиеся до финала, получат ценные призы из рук ее величества, а вам ли рассказывать, сколько будет стоить подобный знак внимания в денежном, так сказать, эквиваленте.
Лизавета закрыла глаза.
