Елене и Анастасии – моим дочерям и первым читательницам посвящаю.
Книга перваяФИЛУМАНА,илиКАЛИТКА В РЕГРЕССИВНЫЕ МИРЫ
Бывают честные матери. Они прямо и откровенно рассказывают дочерям: зачала я тебя под кустом, потом, когда утром проснулась, хотела спросить имя твоего папочки, но он, подлец, сбежать успел.
Честно? И правдиво.
Но мне-то было рассказано совсем другое! Из комода были вынуты пыльные альбомы в бордовом переплете, с зеленоватыми картонными страницами, со специальными полукруглыми дырочками для открыток и фотографических карточек. Все это было благоговейно открыто и разложено передо мной. И полился волшебный рассказ.
О папочке – капитане дальнего плавания: вот он стоит в красивом белом мундире, улыбаясь с черно-белой любительской фотографии. Любили мы друг друга – прямо как в чудесной сказке (демонстрируется следующее фото, уже парное тот же белоснежный мундир с высоким стоячим воротничком, та же ясная улыбка, но уже под ручку со счастливой молодой мамой в легком ситцевом платье, трепещущем под порывами нежного ветерка вместе с окружающей весенней листвой, а позади парапет набережной, а за парапетом угадывается морской горизонт с совсем уж нечетким кораблем вдалеке). И была у нас красивая свадьба (следующий любительский снимок: мундир как и раньше, но ситцевое платьице сменилось белой фатой, тщательно подведенные глазки стыдливо потуплены, в кулачке – букетик). И звали его очень красиво – Вениамин. Поэтому и отчество у тебя – Вениаминовна. А свою фамилию на папину я сменить не успела, потому что в следующем плавании случилась страшная катастрофа и папин корабль утонул.
И столь трогателен был этот рассказ, что слезы наворачивались на глаза, и я сквозь их мерцание долгими часами рассматривала расплывчатые любительские фотографии, выцветшие от времени, – уже не черно-белые, а желто-коричневые. И верила, верила, верила… Как дура!
Ей-богу, до сих пор бы верила! Если б Пашка не спросил, тупо глядя на старые фотокарточки:
– А почему вы тогда пенсию капитанскую не получаете?
Я так обиделась на его меркантильность, что прогнала прочь, даже не приняв извинений в виде приглашения на дискотеку в «Найт клаб».
И только прогнав, спросила себя: а правда, почему?
Жили мы скудно, сколько себя помню, все перешивали старые платья на новые, вареная колбаса на столе означала большой праздник, в гости никого не приглашали (потому что ни угостить, ни принять – в комнате продавленный диван, пара рассохшихся скрипучих стульев к колченогому столу), да и сами не ходили (и не в чем, и не с чем). Неужто все капитанские вдовы так живут?
И так меня эта несправедливость возмутила, что первый вопрос маме вечером был про капитанскую пенсию.
– Пенсия? – Она замерла с одной снятой туфлей в руке.
И так испугалась, что даже разогнуться забыла, – так и стояла, глядя на меня снизу вверх, будто впервые увидела. Правой ногой уже в тапочке и с уличной туфлей в правой руке.
– Да, пенсия! – нетерпеливо подтвердила я, потому что налицо было финансовое недоразумение и вольготная богатая жизнь замаячила на горизонте, если, конечно, это недоразумение быстро и хорошо исправится в нашу с мамой пользу.
Мама наконец перевела дух, выпрямилась, а я напористо уточнила:
– Ты что, забыла подать заявление вовремя? Вовремя – не вовремя, но теперь-то мы добьемся, чтобы задолженность ликвидировали. Раз я возьмусь за это дело.
– Не надо, доченька, – попросила мама. – Мы с папой в церковь ходили, обвенчались… Таинство бракосочетания и так далее… А в ЗАГС не успели. Утонул он, я же тебе рассказывала.
– И пенсия?.. – спросила я, с ужасом проваливаясь в привычную нищету.
– Не положена, – печально подтвердила мама. Я повернулась к телефону, набрала Пашкин номер и, глотая слезы, объявила ему:
– Ладно, идем в «Найт клаб»!
Да только зернышко сомнения уже, видно, было посеяно в моей душе. Потому что через два дня, заняв у Пашки денег, я села на электричку и двинула прямо в Азерог, где был порт, пароходство и отдел кадров пароходства. Там мне должны были все-таки дать ответ про пенсию, а также прочие прелести жизни.
Естественно, что в отдел кадров я явилась не просто так, а нагруженная коробками шоколадных конфет, предназначенных для поддержания разговора в нужном направлении. Но, несмотря на коробки, общение с кадровыми девицами у меня все равно не заладилось.
Поначалу мне показалось, что они этими конфетами уже просто объелись и только поэтому пинают меня от стола к столу. Потом я заподозрила, что они действительно ничего не знают про моего отца – капитана дальнего плавания. Тогда я устроила истерику и потребовала поднять архив пароходства.
Сумка с оставшимися коробками конфет валялась у моих ног, в пыльной комнатушке архива раздраженная девица в нелепом брючном костюмчике в рыжую клетку ковырялась в разлохмаченных грязно-коричневых папках, которые она брезгливо вытаскивала то с одного, то с другого деревянного стеллажа, а я с некоторым даже отстраненным интересом ощущала, что проваливаюсь в бездну еще более глубокую, чем финансовая. Потому что ни среди офицерского состава, ни даже среди матросов нет и никогда не было человека, чье ФИО совпадало бы с отцовским.
А был ли он вообще? Вот какая страшная мысль поразила меня.
Обессилев, я присела на грязную ступеньку архивной стремянки, ничуть не беспокоясь за сохранность своей единственной парадно-выходной юбки, и задалась вопросом: кем был человек на фотографиях, хранимых в семейном альбоме?
К концу поисков, когда девица высокомерно продемонстрировала мне содержимое последней папки, проект ответа на этот вопрос уже имелся.
Я вежливо (насколько могла в тот тяжелый момент) поблагодарила девицу – та от удивления даже приоткрыла рот, видимо, ожидала от меня очередной истерики, а вовсе не благодарности, – не забыла подобрать с пола сумку и вышла, аккуратно прикрыв дверь.
Ответ в общих чертах виделся такой: под неким кустом произошло некое действо, в результате которого через положенные девять месяцев появилась я собственной персоной. Тот подлец, как и положено подлецу, смылся гораздо раньше. Вероятнее всего, еще за девять месяцев до моего рождения, сразу после вышеуказанного действа.
Мама, как и всякий библиотечный работник, прочла много книг и знала, что рано или поздно дети задаются вопросом: «А где же мой папочка?» – поэтому решила легализовать приплод хотя бы в его собственных глазах. Для этого был приглашен некий субъект мужского пола, который попозировал перед объективом фотоаппарата и отправился дальше по своим делам. Скорее всего, дела эти не имели отношения к нашему городу, и субъект отправился достаточно далеко, чтобы быть объявленным для меня умершим без опасности разоблачения. Почему был выбран образ капитана дальнего плавания – это не важно. Важно, что я была дурой, поверившей костюмированному представлению.
