— Дохлая, как снулая рыба! — бросил сестре и перевел взгляд на меня. — Теперь ты! — Велел мне.
У меня появилась надежда, что сейчас медальон вообще не шелохнется, однако все случилось иначе.
Унд грубо схватил меня за запястье и заставил раскрыть ладонь. Едва я разжала пальцы, медальон начал вращаться. И если я ждала, что он вот-вот остановится — увы. Он вертелся, как волчок, пока не наступил передел у цепочки, на которой висел.
Надо ли говорить, что во второй раз Унд уходил довольным, наставляя мать скорее добыть разрешение на брак.
— Кто бы мог подумать, что в этой бледной немощи скрывается столько жизненной силы?! А что? Я еще в силе, наследники лишними не будут… — разглагольствовал он, а я едва держалась на дрожавших ногах. Стоило представить, как буду с ним выполнять супружеский долг — меня начинало выворачивать. Хорошо, что кроме чая в желудке ничего нет, иначе бы случился конфуз.
— До свадьбы больше ни самнита не спишу и не дам, поэтому шевелитесь! — пригрозил напоследок гость. — И кормить ее не забывайте. В ваших же интересах!
Визит Унда был коротким, однако я была измотана и доведена до предела. Хотелось после его взглядов залезть в ванну и тщательно вымыться, но тут такая роскошь непозволительна.
Как только за ним закрылась дверь, братец пнул стул и с яростью прорычал:
— Жадный ублюдок!
— Тише, Флоран, — успокоила его мать. — А ты, Корфина, ступай к себе и отдохни.
Я молча развернулась и пошла. Однако не успела подняться по лестнице, услышала взбешенный вопль сестрицы:
— Ублюдок! Ты хотел меня продать… — но ее крик прервался громкой пощечиной.
— Не смей так называть брата! Или ты мне не дочь! — отчеканила ледяным тоном мать.
— Да лучше быть сиротой! — захлебываясь слезами выкрикнула Дивия и бросилась к лестнице. — Когда-нибудь он и тебя, мама, продаст. И если не найдется купец — отдаст в бордель!
— Дивия! — завизжала мать.
Чтобы избежать скандала, при котором, как чувствую, останусь крайней, я ускорила шаг и скрылась в комнате.
Каким нужно быть человеком, чтобы ради сына согласиться продать дочерей? Мой мозг отказывался понимать подобное.
От ярости я не могла сидеть на месте. Однако если мерить шагами комнату — со стороны моя бодрость покажется подозрительной. Только и осталось, что подойти к окну и застыть перед ним.
Наблюдая за чужим миром, я размышляла о медальоне. Удивительно, как он вертелся. А как поблескивали мелкие камушки на корпусе? В этом мире есть магия?
Даже спокойно поразмышлять, побыть в одиночестве не дали: пришла Гилья.
— Госпожа Эндина велела забрать платье, — сообщила она, виновато опустив голову. — А еще велела накормить вас хорошо. Она даже отказалась от своей порции.
— И с чего такая щедрость? — съязвила я, принимаясь расстегивать пуговички на лифе.
— Потому что завтра вы поедете в мэрию, чтобы получить разрешение на брак. И вы должны выглядеть бодро.
«Завтра мы выйдем из дома… Я буду одета… — ухватилась я за надежду. — Обязательно сбегу! Руки у меня есть, желание выжить тоже — так что что-нибудь придумаю».
Глава 4
Ночью мне снились кошмары. Мерзкий Унд, поднимающий белую фату и тянущий противные, мокрые губы для поцелуя. Я пыталась отвернуться, но тело сковывали цепи, которые держали дети, до омерзения похожие на «жениха». С такими же злыми, морщинистыми лицами, только маленькие. А огромные крысы — свидетели нашей свадьбы — смотрели за происходящим и скалились. Весь сон я судорожно придумывала, из чего сделать дудочку, чтобы как в «Крысолове» увлечь их музыкой и утопить… Или заманить в камин, что зловеще полыхал в зале и пугал меня.
Когда сквозь сон донеслось раздраженное:
— Корфина! Ну же! — я не сразу поняла, что это наяву. Но ощутимые толчки доказали, что явь может быть не менее кошмарной, чем сон. Открыла глаза и, увидев нищую комнату, с горечью поняла — ужас продолжается. Я не проснулась у себя дома…
Свесила ноги на холодный пол, потерла сонные глаза и с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться от отчаяния.
— Корфина! Живее! — командовала мать, настойчиво вручая мне чашку в руки.
Угу, уже знаю, чем подобная услужливость грозит, поэтому взяв ее в ладони, я ойкнула:
— Горячая! — на самом деле чашка теплая, но надо же как-то отвлечь материно внимание.
— Все тебе не так! — сварливо процедила она. — И перестань кукситься. Радуйся, что будешь пристроена! — Тут взгляд Эндины упал на мятую складку на юбке платья, что Гилья приготовила для меня…
Пока она отчитывала нерадивую служанку, я тем временем наспех вылила две трети чая за кровать. Конечно, намочила матрас, но плевать.
Когда Эндина повернулась ко мне — чашка была почти пуста. Она довольно улыбнулась и поторопила:
— Хочешь жить в достатке — живее собирайся! Вернемся — пообедаем…
Все утро мать не переставая нудела:
— Стой перед мэром спокойно, когда нужно, улыбайся. Только попробуй выкинуть что-нибудь!
Однако чем больше она запугивала, тем тверже становилось мое решение — сбегу.
Обувь, что принесла Гилья, мать забраковала и потребовала от полусонной сестрицы, в одной сорочке наблюдавшей за нашими сборами, поделиться ботинками. Но что Дивия недовольно фыркнула, однако принесла. Но как только я надела полусапожки на шнуровке, и они сели, как влитые, зародилось подозрение, что когда-то они были моими, а одна наглая морда их скомуниздила.
От нервов сдерживаться было все сложнее, но чтобы не выдать себя, я молчала и смотрела в пол.
— Осанка! — напомнила Эндина, лично повязывая ленты шляпки на моем подбородке и застегивая тонкое, короткое пальтишко отороченное тоненькой полоской меха.
Я выпрямилась, и меня грубо подтолкнули под спину.
— Удачи, сестричка! — ехидно выкрикнула Дивия. — Без разрешения не возвращайся!
Так и хотелось пожелать ей возмездия, но стоило мне оказаться на улице, я застыла, рассматривая новый мир широко раскрытыми глазами.
После одиноких дней в унылой комнате шумная, оживленная улица поражала. Люди торопливо спешили по делам, рядом торговка надрывно кричала:
— Зелень! Свежая зелень!
Ей вторила другая, что толкала перед собой тележку с бидонами:
— Молоко! Свежее молоко! Му-у-у!
От неожиданного протяжного муканья я подпрыгнула. Думала, это сама торговка так голосит, народ завлекает, а оказалось, что за ней на веревочке идет корова…
Я загляделась и наступила в лужу.
— Корфина! — зашипела мать и больно сдала за руку.
