Голос ласкает, обволакивает. Хочется верить, но нельзя.
Смерть недаром раскрывала мне свои объятия, она предлагала остаться, а я ушла и украла у неё. Никому нельзя красть у смерти.
Корень обрывается.
Мне вслед несутся проклятья.
Бездна раскрывает пасть.
Горгульи хлопают крыльями. Хохочут. Победили.
А у меня – крыльев нет.
Любимый ушёл и унёс их с собой.
Лечу бескрыло, камнем, тушей…
Тьма смыкается над головой.
Ад пожирает меня.
Гудок шестнадцатый
…вот дерьмо!
Вся скручена и вишу. Во рту вонючая ветошь.
Ну, Серый! Точно ушлёпок! И надо же было поверить и пойти да ещё и рот так раззявить, что проворонить, как обдурил!
Но ведь там – Харон! Тот поезд! Мне про него всё в уши турчали – и дед тот, Карпыч, что нашёл, и баба Кора потом. И даже Гиль знал!
Дёргаюсь.
Руки отомрут скоро. Горло дерёт от вони: это – та тряпка во рту.
Серый, мразь, отпусти!
Хоть для него и мычу, но, видать, распознаёт, что ругань. Я щаз только врубаюсь, где вешу на каком-то дереве, прям над тем самым обрывом.
Ну, под которым Харон. Вернее, над площадкой у обрыва.
Серый лыбится и ваще, как важный гусь сам. Видать отыгрывается за тот раз, когда обломала.
А не для тебя, ушлёпок, моя ягодка зрела!
Пырхаюсь. Так бы и харкнула этой хренью ему прямо в рожу, ишь, лыбится.
Говорит:
– Развяжу, если будешь умницей, не станешь орать и дурить. Разговор есть серьёзный.
Эх, если мои зеньки жгли, как у того Тодора, на месте этого переговорщика сейчас бы дымилась кучка пепла!
Но киваю.
Развязывает, вытаскивает кляп, плюхаюсь, тру зад, шарахаю ублюдка по ноге.
Сигает на другой, эту поджал.
– Эй, договаривались не дурить!
– Ой ли! – встаю, трясусь, как Тотошка, если мокрый. – А вязать разве был уговор? И фигню дурманящую в нос пихать?
– Ну прости.
Писец простой какой. Ну лан, размялась, подобрела.
– Говори, что хотел.
– Уехать отсюда хочу на поезде. Харон, который.
– Тебе надо, – соглашаюсь, вспоминаю Фила, деда и Белого. – Там чел один, он, кароч, придумал, как миры призывать и из них всякое вытаскивать. Меня вот вытащил к вам. Хотел из меня розу достать. Говорил, можно всякого нахватать из Призванных миров. А ещё там были спящие, которые совсем не спящие, а папы – Маши, ну той, она – вроде как я, и Иркин ещё. Она улетела.
– Куда?
Он зеньками только лупает, соображает и переваривает на ходу.
– Хэзэ, они и сами не въехали. Но искали, волновались. А ещё, чуть не забыла, тот Белый говорил, что теми всеми штуками из миров он станет круче нашего Охранителя. Вот. Кароч, армагедец у вас там не лучше нашего. Валить тебе надо отсюда.
– Хорошо, что понимаешь.
– Да, там остались хорошие ребята. И Дружок. Я ему обещала.
– Так поможешь мне сесть на этот поезд?
– Угу, только ты это, мне тоже.
– А чего удумала?
– Тебе в своём мире жить, мне – здесь, в Залесье. И как бы хреново не было, жить охота. Мы ушли от Дома-до-неба, а мне туда надо, к Розе. Без Тодора – не дойти. А он без тебя не пойдет.
– Вот скажи, – Серый зырит пристально и печально так, как Тотошка, когда просит, – на фига я ему?
Плечами жму.
– Ты – добыча. А в Залесье у нас раз добычу зубом уцепил – тяни в норку. Там разберёшь: зачем?
– Играется, – вздыхает.
– Ты ведь тоже?
Тут ему не нравится. Фырчит, дуется весь.
– А ты зрячая.
– А то…
И уже залолить хочу, пальцем тыча, как тут – ветер будто:
– Слепая.
Сигаю в сторону и вверх, шкура на загривке – дыборем!
Приведение!
Весь такой прекрасный и золотится – Пак. Лыбится, как там, тогда. За этой лыбой мы, как на верёвке шли. Да что там мы – землетвари!
– Не рада, – а сам шелестит: не разберешь – радостью или стебётся? У него всегда так было.
А у меня зеньки щиплет, в горле – игольники, и, чую, ща разнюнюсь и навешаю ему, хоть и мёртвый.
Потому что радая, аж дрожь берёт!
– Пак! Блииин! И не обнять!
И сдуру вспоминаю наш первый поцелуй, херовеет ещё сильнее. За Серого хватаюсь.
– Ну извини, – виновато разводит руками. – Это ты у нас – вечноживущая Матерь, а мы, увы, померли. Кто раньше, кто позже. Вер, правда, ещё ждёт.
– Чего ждёт? – влазит Серый.
Он совсем не прифигевший, будто каждый день таких вот, светящих видит. Наверно, свыкся у нас.
– Её, – говорит Пак и в меня тычит, – и сильфиду.
– Какую ещё сильфиду? Ты не говорила.
Серый злится, таращится – луполки вот-вот вылезут.
– Ну блин, хотела сказать, он… в общем.. – злюсь тоже, не люблю рассказывать, – её, кароч, нужно найти, чтобы спасти мир. А без неё не выйдет. Так и Охранитель говорил. И мама. Мама тоже сильфидой была. Она зерно Ульте отдала, чтобы та родила ещё сильфиду.
Вот теперь он припудренный становится.
– Кароч, я и хотела сказать: нужно к Дому-до-неба и сильфиду найти. А потом поедешь.
Пак ухмыляется, зырит на нас, знаючи, играет тоже.
– Можно совместить, – и рукой поводит, – я ж всегда за транспорт был. Оно всяко быстрее и сподручнее. А этого, – кивает на Серого, – просто на нужной остановке высадим.
– А билеты как же? – Серёга вон куда за билетом прискакал, и Карпыч говорил, что без билета на «Харон» – ни-ни!
– Билеты у Вера. Он ждёт, ты бы поспешила. Ему за стольник уже. Сколько ещё выдержит?
– А где он ждёт?
– В Подземельях Шильды, конечно.
Ненавижу их. Опять в ту дыру лезть!
– И ангела вам придётся с собой взять. Его здесь оставлять нельзя – насолил много. Они его без вас казнят.
– Да-да, – влезает Серый, головой бултыхает, как болванчик, – и меня мучил! На нос монстра вешал! В клетке!
– Монстра? – переспрашивает Пак, не врубился, бедняга.
– Это он землетварей так, – говорю.
Пак прыскает.
– А этот ангел мне нравится. Я сам вот не догадался.
