Тем временем в июне в Киеве был арестован один из максималистов, уже поминавшийся земляк и давний знакомец Азефа, философ-кантианец Соломон Рысс.
Рысс немедленно признался в принадлежности к революционной организации и предложил полиции сотрудничество. При этом он выдал себя за одного из основателей ПСР, члена ЦК и старого боевика — тактика, прямо противоположная азефовской. Создается впечатление, что Рысс как бы примерял на себя биографию нашего героя… Но знал ли он ее?
Что касается той информации, которая интересовала полицию, то, разумеется, Рысс («агент Мортимер», как его стали звать ныне) дал и ее — и не мелкими порциями, как Азеф, а сразу на гора. В частности, он сообщил полиции имена, клички, приметы основных максималистов.
Департамент полиции направил кантианца в Петербург, причем очень оригинальным и кудрявым способом. Рыссу устроили «побег», для правдоподобия выпустив листки с оповещением о розыске бежавшего из-под стражи опасного преступника и примерно наказав «упустивших» его охранников. И вся эта конспирация была тщетна, ибо в Петербурге Рысс немедля явился к руководителям организации и честно заявил, что в Киеве его завербовала охранка и он дал согласие работать на нее. Разумеется, только затем, чтобы обманывать власти в интересах революции. Например, он предложил Соколову организовать фальшивую лабораторию для производства бомб и «сдать» ее, чтобы отвлечь внимание полиции от основной террористической работы.
Предложение Рысса не приняли. У товарищей возникло представление, что он недоговаривает. Философу предложено было отойти от работы и уехать за границу.
Тем временем по наводке Рысса начались аресты. Но руководители организации уцелели. У максималистов было столько людей и денег, что даже после понесенных потерь они были в состоянии нанести властям удар. Наоборот, чувство опасности заставило их сосредоточиться на одной цели — на Столыпине.
К тому же максималисты установили контакты с большевиками, с Боевой технической группой Леонида Красина, которая предоставила им свою динамитную мастерскую, расположенную, кстати, в квартире А. М. Горького. Именно там делались бомбы, унесшие жизни Володи Истомина и мещанина Вольфовича.
И вот на Аптекарском острове случилось то, что случилось. Инженер Владимир Лихтенштадт [204] рассчитал заряд так, чтобы взрыв уничтожил всю дачу. Всю — то есть все жертвы были запланированы заранее. Как говорила на суде Климова, «…решение принести в жертву посторонних лиц далось нам после многих мучительных переживаний, однако, принимая во внимание все последствия преступной деятельности Столыпина, мы сочли это неизбежным». Исполнители акта — Никита Иванов, Иван Типунков и Илья Забельшанский — тоже были смертниками; они шли на гибель и погибли.
Рысс доложил властям, что организаторы акта скрываются за границей. Его командировали в Германию, потом вернули. К этому моменту Герасимов уже понимал, что Мортимер его обманывает и ведет по ложному следу. Но выследить максималистов оказалось нетрудно. Во-первых, они сами подставились, совершив громкий «экс» (средства стали заканчиваться: как язвительно пишет Герасимов, «организация жила так широко, и хищения денег со стороны отдельных примыкающих к ней элементов были настолько значительны…») 14 октября в Фонарном переулке. Деньги (400 тысяч), отнятые у кассира портовой таможни, полиции вернуть не удалось (часть их революционеры просто сожгли, ликвидируя явку), но исполнителей арестовали и повесили.
Вскоре с помощью филёров арестовали сначала Соколова (26 ноября) и Климову (30 ноября). Мазурина уже не было в живых: его арестовали 29 августа. Через два дня он был осужден и еще через день повешен. Между арестом и казнью Соколова тоже прошло меньше недели.
Суды теперь были коротки: 19 августа было издано Положение Совета министров о военно-полевых судах. Это был суровый, даже свирепый закон — он создавал подобие будущих чекистских «троек» (только у Столыпина это были «пятерки», из судьи и четырех заседателей-офицеров). «При очевидности улик» смертные приговоры за террористические преступления выносились в кратчайшие сроки, без участия адвокатов и свидетелей защиты и, по существу, без права обжалования. Это был временный акт, автоматически потерявший силу с созывом 2-й Государственной думы. Но «обычные» военные суды, где хотя бы для вида соблюдались нормы состязательности, оказались ненамного добрее. За три года было расстреляно и повешено 2390 человек. От рук террористов пострадало больше людей — 2691 (это только убитыми, без раненых и изувеченных). Человек, ведущий двойную игру, должен был понимать: либо он в считаные месяцы закончит свою жизнь насильственным путем, либо по его вине — другие. Либо и то и другое.
Рысс (Мортимер) был повешен 8 января 1908 года на Лысой горе в Киеве. Этому предшествовал ряд любопытных событий.
Еще в Киеве Рысс услышал от своих вербовщиков, что в ЦК ПСР внедрен какой-то агент. К осени из полицейских источников он уже знал его имя и через разные каналы — через польских социалистов, через своего брата кадета Рысса — пытался известить об этом эсеровских цекистов. Репутация Рысса была такой, что его сообщение просто не приняли всерьез, как и сообщение Татарова. Все уже понимали, что Департамент полиции целенаправленно пытается опорочить революционного героя.
В 1907-м Рысс попытался воссоздать боевую организацию максималистов в Юзовке (нынешнем Донецке) и был арестован при неудачном «эксе». Последнее его слово на суде было коротким: «Вашей жизни я не щадил и себе пощады не хочу».
Русские революционеры так и не решили, кем считать этого человека, одна из немногих опубликованных работ которого называлась «К философии лжи», — героем (якобы специально внедрившимся в полицию, чтобы разоблачить настоящего провокатора) или предателем. В отличие от Азефа он был не «шахматистом», а романтиком двойной игры. Но его история, как и финал жизни Гапона, — свидетельство того, что микроб азефовщины носился в воздухе. Наш герой не был каким-то необъяснимым исключением из правил: он оказался просто умнее, сильнее и циничнее других.
Наташе Климовой казнь (в ожидании которой она написала изысканное философское эссе — оно было напечатано и имело успех) заменили каторгой. Из московской тюрьмы она сбежала, по железной дороге добралась до Сибири, пересекла на верблюдах пустыню Гоби, переплыла океан и, совершив кругосветное путешествие, добралась до Парижа. Работала в главной эсеровской Боевой организации — уже после Азефа. Была подругой Савинкова. Потом отошла от революции, вышла замуж, растила детей и умерла в 1918 году от «испанки».
Но вернемся в август 1906 года.
Азеф переживает, как мы понимаем, большую тревогу. Ему необходимо доказать, что к нему и его согласованным с Герасимовым поползновениям то, что произошло на Аптекарском острове, отношения не имеет.
И он доказывает это, используя свой авторитет в партии.
