Это кажется удивительным, но глава Санкт-Петербургского охранного отделения жил в столице на нелегальном положении, так же как его противники-революционеры. В своей служебной квартире он почти не показывался (на то были личные причины: жена Герасимова ушла от него к Комиссарову), а снимал, под фамилией Невский, две комнаты с отдельным входом на Итальянской улице. Хозяйке он выдавал себя за коммивояжера. Только два человека знали об этой квартире — служитель из охранки и… Азеф — единственный гость коммивояжера Невского.
Если бы он по каким-то соображениям захотел убить начальника охранки, он мог бы сделать это легко и сравнительно безопасно для себя. Удивительно, что Герасимов, в январе дававший хорошие советы Рачковскому, спустя полгода проявлял такое легкомыслие! К счастью для Герасимова, в этот момент планы Азефа были иными.
«Встречались мы с ним регулярно раза два в неделю в заранее условленные часы и дни, но он имел право, в особо важных случаях, приходить ко мне и вне очереди — только предупредив меня заранее по телефону. Эти визиты иногда длились часами. Обычно хозяйка ставила нам самовар, и мы, сидя в креслах, вели беседу. Мы говорили на самые разнообразные темы — не только о том, что непосредственно относилось к деятельности Азефа. Он был наблюдательный человек и хороший знаток людей. Меня каждый раз поражало и богатство его памяти, и умение понимать мотивы поведения самых разнокалиберных людей, и вообще способность быстро ориентироваться в самых сложных и запутанных обстановках. Достаточно было назвать имя какого-либо человека, имевшего отношение к революционному лагерю, чтобы Азеф дал о нем подробную справку. Часто оказывалось, что он знает об интересующем меня лице все: его прошлое и настоящее, его личную жизнь, его планы и намерения, честолюбив ли он, не чересчур ли хвастлив, его отношение к другим людям, друзьям и врагам. В своих рассказах и характеристиках он не был зложелателен по отношению к людям. Но видно было, что по-настоящему он мало кого уважает. И к тому же плохие и слабые черты людей он умел замечать легче и лучше, чем их хорошие черты.
Эти разговоры мне всегда много давали. Именно Азеф дал мне настоящее знание революционного подполья, особенно крупных его представителей»[200].
Тем временем была распущена Дума, а Столыпин стал премьером. В дни Свеаборгского восстания Азеф симулировал какую-то деятельность, якобы ездил (25 июля) в Кронштадт, но «опоздал… там уже ничего не было»[201]. Впоследствии многие приписывали Азефу какую-то особенно зловещую роль в поражении восстания — как и Московского декабрьского восстания полугодом раньше.
«…Значительный отряд бунтовщиков был введен в заблуждение своим начальником, который, может быть, по приказу Азефа, вместо того, чтобы овладеть крепостными фортами, как это было заранее условлено, направил своих людей в противоположную сторону, где они столкнулись с… правительственными войсками»[202].
Может быть, по приказу Азефа… Наверное, если бы у нашего героя были какие-то заслуги в деле дезорганизации повстанцев — Герасимов и Столыпин припомнили бы ему это. Но нет, он просто умело уклонился от руководящей роли. Массовый мятеж — это не по его части. Но и с террором все шло ни шатко ни валко. Что на данный момент и требовалось.
Но внезапно произошло событие, смешавшее все карты Азефа и, видимо, всерьез его испугавшее. Испугалась и власть — было чего.
МЕДВЕДЬ, МОРТИМЕР И НАТАША
12(25) августа к казенной даче Столыпина на Аптекарском острове подъехало ландо, из которого вышли два жандарма с портфелями.
В их внешности имелась одна деталь, смутившая швейцара: только что жандармская форма была изменена, а эти двое носили каски старого образца. Швейцар преградил им дорогу; жандармы оттолкнули его и вошли в переднюю, полную ждавших своей очереди посетителей. Навстречу им из приемной бросился адъютант премьера генерал Замятнин. Лжежандармы, поняв, что дальше им не пройти, швырнули портфели на пол. Раздался взрыв.
Погибло и умерло от ран 30 человек: от пензенского губернатора Хвостова до харьковского мещанина Вольфовича, от церемониймейстера высочайшего двора Воронина до крестьянки Долгулиной. Просители, посетители, слуги, чиновники. Среди погибших были женщина на восьмом месяце беременности и маленький мальчик Володя Истомин, которого привела на прием к премьеру его мать. Раненых — 70 человек: в том числе дети Столыпина, трехлетний сын и пятнадцатилетняя дочь. Наташе Столыпиной пришлось годами лечиться в ортопедических клиниках, прежде чем она снова смогла ходить. Семнадцатилетней няне оторвало ноги. По воспоминаниям другой дочери премьера, Марии, «на дорожках, на газоне, повсюду лежали раненые, мертвые тела и части тел: тут нога, тут чей-то палец, там ухо».
Сам Столыпин не пострадал.
Ни Азеф, ни центральная БО не были причастны к этому зверскому революционному подвигу.
Дело в том, что еще в начале 1906 года от ПСР, вслед за умеренным, стало отделяться радикальное крыло. «Максималисты» (так они себя называли) требовали не только национализации земли, но и немедленной «социализации производства». Они поддерживали «аграрный террор» в деревне, не допускали никаких компромиссов с марксистами относительно прогрессивности капитализма, не верили в буржуазную демократию.
Сначала раскололась московская организация. Во главе отколовшейся группы («оппозиции») встал Владимир Мазурин, герой Декабрьского восстания. Проблемой раскольников было отсутствие средств. Богатые Гоц, Фондаминский, Зензинов остались с «большинством». Оппозиционеры решили вопрос радикальным методом, характерным для 1906 года — «эксом», притом экстраординарным. 7 марта был ограблен Московский купеческий банк. Террористы получили 875 тысяч рублей, что примерно соответствовало бюджету центральной БО за все годы ее существования.
Вскоре возникла Петербургская боевая организация. Во главе нее стал Михаил Соколов, он же «Медведь», тоже декабрьский герой и убежденный «аграрный террорист». Рядом с этим белокурым великаном из простонародья находилась утонченная барышня дворянских кровей (как Перовская рядом с Желябовым). Ее звали Наталья Климова. «На редкость красивая и внешне и духовно, она поражала своей гармоничностью. Радостная, смелая, с широкой инициативой — и вместе серьезная, сосредоточенная в своей богатой внутренней жизни, она, казалось, создана была украшать каждое человеческое бытие»[203] — так характеризует ее подруга по каторжным работам.
Климова, в самом деле, была удивительной женщиной, с незаурядными судьбой и умом — в нашей же книге она появляется как соучастница отвратительного по жестокости преступления.
Средства на него выделили москвичи — от избытка. В разных источниках называют разную сумму — от 170 до 400 тысяч. Вряд ли, конечно, 400, но и 170 тысяч — запредельные деньги. Максималисты развернулись так, как никогда не разворачивались азефовцы. Целая сеть явок, свое «паспортное бюро», два автомобиля, несколько конных выездов… Кого убить — поначалу и сами не знали. Глаза разбегались. Думали и о Столыпине, и о царе, и о Трепове, и о морском министре Бирилеве. При этом ни одного опытного террориста в организации не было.
