Мы придали комедиям их форму, Что до меня, то я извлек их из тех низов, где они зародились, Породив в Испании больше поэтов, Чем атомов насчитывается в воздухе.
Задолго до того, как романтики провозгласили Лопе де Вега гениальным художником, он был провозглашен самым почитаемым, самым обожаемым автором своего времени. За два века до того, как Виктор Гюго позиционировал себя как драматурга-революционера в своем предисловии к «Кромвелю», провозгласив принцип свободы писателя от всяческих правил и образцов, Лопе обнародовал эту идею в Испании и она одержала блестящую победу. Именно призвав в покровители и защитники Лопе, Гюго смог провозгласить «свободу искусства от деспотизма систем, законов и правил», а гения объявить «единственным грузом, который может склонить на другую сторону чашу весов искусства». Подражая Лопе, Гюго пишет: «Чтобы запереть на замок заповеди и правила, шесть ключей будут не лишними». Напомним, что Лопе однажды сказал: «Когда мне надо написать комедию, я запираю заповеди и правила на замок шестью поворотами ключа». Ну а дальше со всякой осторожностью, что все же была свойственна Лопе, было покончено, и она уступила место откровенной агрессии в речи Гюго: «Собьем ту старую штукатурку, что скрывает фасад искусства! Нет ни правил, ни образцов! Вернее, нет иных правил, кроме общих законов природы, которые распространяются на все искусство, а также особых законов, которые для каждого произведения проистекают из условий существования данного сюжета. Одни законы вечны, другие же изменчивы и служат лишь один раз».
Хотя вышеуказанные свободы далеко не во всем равны тем, коих требовал Лопе по причине того, что он и Виктор Гюго находились в совершенно разных условиях, тем не менее Гюго следом за Лопе утверждал, что необходимо искусство, основанное на практике, и это соответствует «рецепту», данному Лопе в «Новом искусстве сочинять комедии». Он также полагался на поэтику, чьи постулаты не провозглашались явно, а подразумевались, на поэтику, бывшую не чем иным, как сводом правил, введенных комедией.
Комедия как жанр, еще при жизни Лопе представшая на сценах других стран, что было связано с высоким престижем Испании в Европе, достигла апофеоза славы, когда ее развитие завершили авторы-романтики. Тогда великие герои-испанцы стали прямо-таки мифологическими фигурами. Лопе, никогда не покидавший пределов Испании, безраздельно господствовал в мире поэтического вымысла. Так что нет ничего удивительного в том, что Лопе предстал перед европейскими поэтами-романтиками как равный им в том, что было в нем импульсивного, непокорного и своеобразного по отношению к общепринятым нормам. Его дар воображения, его гений в сочетании с плодовитостью заставят графа фон Золена, переводчика пьес Лопе на немецкий язык, воскликнуть: «Зачем искать других богов?! Достаточно опуститься перед ним на колени и поклоняться ему». Это был пылкий отзвук того знаменитого символа веры, что без устали повторяли современники Лопе: «Я верую в Лопе де Вега, всемогущего поэта небесного и земного». Следует заметить, что этот символ веры сама инквизиция была вынуждена, правда не без колебаний и предосторожностей, подвергать критике и запрету, но безуспешно. В отношении кого еще могли бы так близко сойтись барокко и романтизм?
Там, где жизнь соединяется с театром
Однако выступление Лопе обеспечило ему не только последователей, но и соперников, точно так же как его постоянные театральные успехи поставляли ему не только восторженных поклонников. Его речь принесла ему и неприятности, породила зависть, злобу и вражду. С того момента вокруг него замышлялись жалкие, пошлые махинации, предназначенные, к примеру, помешать триумфальной премьере той или иной его пьесы. Кстати, сам Лопе с раздражением вспоминал о том, как стало известно о настоящем заговоре его литературных врагов, нашедших поддержку у некоторых влиятельных особ: «К счастью, на сей раз заговор был разоблачен вовремя и столь очевидным образом, что спровоцировал злобную ссору, в которой грандам противостояли простолюдины, знати — народ. Я должен возблагодарить Господа за то, что эти негодяи не смогли довести до конца свое подлое дело. Меня спасла моя невинность, отсутствие у меня коварства и хитрости, а их не спасло их лукавство и умение строить козни. Они были приведены в замешательство и разбиты, они были растеряны и сконфужены оттого, что их замысел потерпел провал, а я, напротив, только вырос во мнении всех».
Отныне Лопе мог во всей полноте вкушать радость от сознания того, какое влияние он оказывает на публику. Влияние его все возрастало в Мадриде после того, как он окончательно обосновался в столице и стал регулярно бывать в театре. Он сам мог удостовериться, насколько публика (за исключением очень небольшого числа приверженцев некоторых его собратьев по перу) была ему безусловно преданна. В корралях зрители прямо-таки не терпели никаких пьес, кроме пьес Лопе. Директора трупп, боясь представить на суд зрителя произведения, ему не принадлежавшие, объявляли их вышедшими из-под его пера. Именно этим и объясняется тот факт, что на протяжении долгого времени произведения многих драматургов, в том числе и таких известных, как Тирсо де Молина, или Велес де Гевара, или даже врага нашего героя, Хуана Руиса де Аларкона, приписывались Лопе. Так произошло и с пьесой Аларкона «Сомнительная правда», в подражание которой Корнель позднее написал свою пьесу «Лгун», будучи твердо уверенным, что вдохновляется творением Лопе де Вега. Достаточно было объявить, что представляемая пьеса написана Лопе, чтобы публика пришла в театр, и напротив, достаточно зрителям было узнать, что эта пьеса не его, чтобы ее проигнорировать, или все же явиться в театр, чтобы ее освистать или поднять на смех.
