Стоуни чувствовал., как что-то разрастается в нем. Он выхватил нож Вэна.
— Лучше заткнись!
— Это тот самый нож, — сказала Диана — Тот самый. Твой брат рассказал, что он чувствовал, убивая ее? Как у него от этого встало? Как он ощущал волну за волной…
Стоуни шагнул к ней, угрожающе подняв нож.
— Лучше заткнись! Я не желаю слушать…
Ее голос звучал у него в голове, рассказывая, показывая ему все…
Вэн втыкает нож в грудь Лурдес…
Взгляд, полный ужаса, боль, страх Лурдес, которая пытается закричать, но нож вонзается ей в горло…
— Нет! — закричал Стоуни, зажмурив глаза, а когда открыл их, оказалось, что он же вонзил нож в Диану.
Мгновение он недоуменно смотрел на собственный кулак, сжимающий нож. «О господи, что, черт возьми, происходит? Что я наделал? Что это такое?»
Он поглядел ей в глаза.
Спокойствие охватило его, потому что в голубых озерах ее глаз он увидел теплоту и, да, даже любовь.
— Ты сделал то, что нужно было сделать, — шепотом сказала она.
Очнувшись, он выдернул нож, раскрыл рот, чтобы заговорить, но только слабый вздох слетел с его губ.
Он услышал треск, будто разрывалась бумага, потом послышался звук выплескивающейся воды и грязи…
Диана Краун разрывала собственную плоть около сердца, в том месте, куда вошел нож…
Яркий свёт паучьей сетью расползся по ее телу, поднялся до лица, вспыхнул в глазах…
Она начала…
«О боги, нет!»
…Вылезать из кожи, пока всполохи сбегали вниз по ее лицу, к подбородку, затем на шею и туда, где зияла рана…
ЛУННЫЙ ОГОНЬ!
ЛУННЫЙ ОГОНЬ!
Что-то в нем хрустнуло, он попытался сжаться в комок, в позу зародыша…
«НЕ ЖЕЛАЮ НА НЕЕ СМОТРЕТЬ.
НЕ ХОЧУ ЕЕ ВИДЕТЬ.
ТОЛЬКО НЕ ТО, ВО ЧТО ОНА ПРЕВРАТИЛАСЬ.
ТОЛЬКО НЕ ЭТО».
Тошноту поднималась от желудка к горлу, но он сдержал ее и заставил отступить.
«НЕ СМОТРИ НА НЕЕ, НЕ БУДЕШЬ СМОТРЕТЬ — НЕ УВИДИШЬ…»
— Плоть — это лишь оболочка, покрывающая нас драпировка, — невнятно пробубнило существо, которое было Дианой, когда вспышка Лунного огня окончательно поглотила кровоточащую эластичную кожу…
ИЗГНАННИК ГЛЯДЕЛ НА НЕГО ГЛАЗАМИ, ПОЛНЫМИ ЛУННОГО ОГНЯ.
«Что ты такое?
Что, черт побери, все это значит?»
Ее тело обратилось в нечто, похожее на сонм вращающихся пылающих молекул, тысячи светлячков кружились, образуя облако в форме тела молодой женщины, которая…
«Открылась. Освободилась».
Она отвечала ему внутри его разума:
«Мы то, чем люди лишь мечтают стать. Нас коснулся Божественный Огонь, Стоуни, тебя и меня. Тысячи лет назад люди и боги были равными, но эра магии и богов надолго позабылась, до этого мига, Стоуни, до этого мига! Ты самый сильный из нас, только ты не знаешь того, что внутри этой слабой человеческой плоти скрывается Божественный Огонь иных миров! Мы с тобой первые, и твой ребенок, зреющий в ней, означает для нас будущее. За нее не беспокойся, она ничего не чувствует. Для нее все похоже на крепкий сон, а когда она проснется, то не вспомнит ничего, но принесет тебе ребенка, и в этом ребенке будет течь твоя кровь…
Они десятилетия потратили на то, чтобы осуществить подобное рождение, но ничего не получалось. Молодые девушки сгорали в этом огне и не могли зачать… Но потом появились мы, ты и я… Они думали, я не смогу это сделать, но у меня получилось… и у тебя тоже… а они…»
Стоуни закричал:
— Кто эти «они»?
Существо, стоявшее перед ним, существо, вокруг которого полыхала огненная аура, раскрыло рот и ответило:
— Посвященные. Верующие. Те, кто верит, те, кого оно коснулось.
— Что коснулось?
Свет существа задрожал, сделался кроваво-красным, глаза его были мрачными и — недобрыми.
— Твоя мать. Твоя настоящая мать.
— Кто моя мать? — выкрикнул он, и от его крика порыв мощного ветра ударим в окно, через разбитое стекло в комнату упала маленькая птичка со сломанной шеей. Ветер ворвался в разбившееся окно, занавеска заколыхалась, казалось, что весь воздух вытянуло из комнаты этим ворвавшимся и снова унесшимся ветром.
— Кто моя мать?
Затем существо, бывшее Дианой, подхватил порыв ветра, оно замерцало перед Стоуни…
То, что было под прозрачной кожей, хрупкой, как стекло, пошло красными и желтыми пятнами, заискрилось, разделяясь…
«Отпусти свой разум, Стоуни. Освободись. Выпусти Человека-Хэллоуина из тюрьмы, выпусти распятого на Священном Кресте, ты ведь священный, более других возлюбленный Вечностью, ты и чудо, и человек, и бог, выпусти их всех, твои мучения проистекают из этой тайны. Узнай ее, отпусти…
Ты священ».
И словно алые-алые маки вдруг распустились, раскрыли чашечки, лепестки…
«Люди приносят себя в жертву нам. Мы боги. В нас будущее самой жизни. Мы само Творение!»
…По всему ночному небу капельками крови разнеслись по ветру, а затем тысячи огоньков красного света, бывшие Дианой, вернулись и засветились под потолком, с которого начали стекать багровые капли.
Страх сжимал горло Стоуни, проходил волнами по позвоночнику, кровь пульсировала в голове.
«Она в крови, наша сила, наш свет, и теперь она смешана с человеческой кровью. Мы вечны и смертны в одно и то же время».
И Стоуни больше не боялся, больше не испытывал страха, ночной кошмар ослабил хватку.
Тот свет, который заключал в себе бывшую Диану Краун, пылью рассыпался по полу. Ее голова со стуком упала на пол, челюсть отлетела. Пар повалил от внутренностей.
Стоуни развернулся к тому, во что обратилась Лурдес, опустился на колени рядом с кроватью. Пот высыхал на шее. Он сложил молитвенно руки, произнес две-три молитвы, какие сумел вспомнить.
У него над головой с потолка сыпались искры, падали с другой стороны кровати, складываясь в очертания Дианы Краун, теперь словно сделанной из расплавленного серебра с желтой аурой огня вокруг тела.
— Обряд завершен, брат. Сегодня ночь сбора урожая. Нам принадлежит весь Стоунхейвен, и все, кто живет здесь, предназначены для нашего удовольствия.
— Кто ты, черт возьми? — выдохнул он.
— Я бог. — Она облизнула светящиеся губы. — И я жажду своей паствы.
Металлическая кожа полыхнула алым светом, снова рассыпалась огненными искрами, светлячками, нет, скорее горящими осами, и все они устремились в разбитое окно. И голос ее теперь походил на жужжание осы.
