Глава 20
У ворот Бишопсгейт Скарклифф осадил коня.
– Дальше я не поеду.
– Что?! – Я уставился на него, не веря собственным ушам. – Ты не можешь остаться! Мне столько всего нужно у тебя…
– Знаю, – перебил он и тяжело вздохнул. – А мне столько всего нужно тебе рассказать, но с этим придется повременить. Лондон мой дом; воры, шлюхи и нищие, отребье, чья участь никого не заботит, – все они помогли мне, когда никто другой и пальцем бы не шевельнул. Если Лондону грозят уличные бои, я должен быть в Лондоне. Кроме того, здесь мой пес. Я его не брошу.
Я чуть не рассмеялся.
– Мажордом, которого я когда-то знал, думал только о своем долге.
– Просто у него тогда не было собаки. – Он посерьезнел. – Езжай. Предупреди об опасности свою принцессу. Я найду тебя. Или ты, если вернешься в город, первым найдешь меня. Если буду жив, ищи меня в «Грифоне». И позаботься о своей руке. Ты же не хочешь остаться калекой, как я.
С этими словами Скарклифф развернул коня и поскакал назад в город.
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду, и гадал, увижу ли его снова. Мне хотелось окликнуть его, вернуть, потребовать полного отчета о его действиях, спросить, по какой причине он помогал мне и почему все эти месяцы не давал о себе знать. Нет, Скарклифф прав: со всем этим придется подождать. У него своя дорога, у меня – своя. Пока что наши пути разошлись.
Я решительно поскакал прочь от Лондона.
* * *
Путь был долгий, по обе стороны дороги тянулись унылые пейзажи, которые я едва замечал, поскольку так выбился из сил, что мог бы заснуть в седле… однако не заснул.
Мысленном взором я все время видел Сибиллу, замершую на парапете, странное выражение, мелькнувшее на ее лице за миг до того, как она бросилась навстречу смерти. Я вспоминал ее ослепительную улыбку, необыкновенную красоту, которая поразила меня с первой нашей встречи в покоях королевы; вспоминал, как мы шли бок о бок по галерее, как горевала она о смерти Перегрина, как жарко сплетались наши тела в темноте моей комнаты.
Даже сейчас, зная, что Сибилла мертва, что мне никогда не придется каяться Кейт в своем прегрешении, я пребывал в душевном смятении. Сибилла обманывала всех, кто ее окружал, умело используя людей в своих собственных целях, потворствовала уничтожению всего, что было мне дорого. По ее вине погиб Перегрин; я должен был бы радоваться ее смерти, зная, что хозяину Сибиллы, Филиппу Испанскому, по прибытии в Англию будет нечем припугнуть Елизавету. Без этого письма он вынужден будет еще жарче защищать ее, поскольку, лишь сохранив жизнь Елизаветы, сможет надеяться, что когда-нибудь добьется ее благодарности.
И все же сейчас, низко опустив голову под порывами мелкого снега, который то прекращал идти, то сыпал снова, покачиваясь в седле резво бежавшего вперед Шафрана, я не мог не признать, что, несмотря на все преступления Сибиллы, несмотря на то что я никогда не встречал и милостью Божьей никогда больше не встречу подобной женщины, Сибилла преобразила меня. Она пробудила во мне нечто новое – неистовое, почти животное осознание самого себя.
«Вы мне ничем не обязаны».
Сибилла ошибалась. Я был обязан ей тем, что узнал и понял. Мне, как и ей, было ведомо отчаяние искалеченного детства, бессилие перед чужой, грубой и безжалостной волей. Меня, как и ее, сжигало неистовое желание доказать, на что я способен. Сибилла была моим отражением, черным двойником моей души. Вот только то, от чего я стремился избавиться, что старался усмирить и обуздать, служа Елизавете, Сибилла приняла и отточила до смертоносной остроты – как всякий клинок, который ей доводилось брать в руки.
Сибилла была тем, кем мог бы стать я, если бы моя судьба не приняла иной оборот.
