Итак, я ждала и наконец услышала шаги, протопавшие по лестнице, а потом — в направлении кухни. Скоро запахнет хорошим кофе и на пороге появится моя утренняя посетительница. Я легла на спину, закрыла глаза и предалась приятным размышлениям, снова радуясь тому, что оказалась здесь одна и что не являюсь неотъемлемой половинкой пары. Такие минуты были для меня бесценны. Вот что теряешь, напоминала я себе, когда соглашаешься на постоянный союз, который неизбежно засасывает.
Так я ждала до тех пор, пока мой маленький желтый чайник не остыл и не опустел. Джилл не появлялась. В конце концов я сама пошла на кухню и увидела на столе записку, адресованную нам с Дэвидом: «Мне пришлось уехать. Вернусь к обеду, где-то около часа. Дела. До встречи. Джилл».
Вот тебе и поболтали, как сестры.
Дэвид вежливо поинтересовался, чем бы мне хотелось заняться, но я видела, что мечтал услышать хозяин: ничем особенным. И это действительно было так. Я пошла погулять, но ненадолго: вид опустевших полей нагонял тоску, и воздух был слишком холодным. Вернувшись в дом, снова разожгла камин. Когда затрещали щепки и занялись маленькие полешки, я присела перед огнем на корточки, довольная собой. Полагаю, разжигание огня всегда приносит человеку какое-то первобытное удовлетворение. Проследив, чтобы пламя хорошо разгорелось, я вытянулась на кушетке и открыла Овидия. Мне нисколько не было скучно — неприятно бывает, когда ощущаешь одиночество внутри себя, а это мне не грозило. Я начала читать «Лекарство от любви» — язвительное противоядие, которое Овидий изобрел против своих же «Любовных элегий».
Пользуйся девкой своей до отвалу, никто не мешает,
Трать свои ночи и дни, не отходя от нее!
Даже когда захочется прочь, оставайся на месте, —
И в пресыщенье найдешь путь к избавленью от зол.
Так преизбыток любви, накопясь, совладает с любовью,
И опостылевший дом бросишь ты с легкой душой.[70]
Бедный Овидий. Сколько страданий, должно быть, принес ему этот коротенький — из шести букв — феномен: любовь. В этих стихах угадывалась такая горечь, что меня даже пробрал озноб, несмотря на тепло, идущее от потрескивающих поленьев и уютных подушек.
Трудно отстать от любви потому, что в своем самомненье
Думает каждый из нас: «Как же меня не любить?»
Ты же не верь ни словам (что обманчивей праздного слова?),
Ни призыванью богов с их вековечных высот, —
Не позволяй себя тронуть слезам и рыданиям женским —
Это у них ремесло, плод упражнений для глаз…[71]
— Почему же это женские, а не мужские слова обманчивы? — проворчала я и захлопнула книгу. Старая песня. Овидий так хорошо начинал со всеми этими его прелестными советами по поводу соблазнения, любви, близости, привязанности, а закончил хаосом горечи, боли и сожалений. Направляясь в кухню готовить обед, я поймала себя на том, что повторяю: «Я поступила правильно, я была права».
Обед состоял из хлеба, сыра и супа. Я крикнула Дэвиду, который сидел у себя в кабинете, что, если он не голоден, поем одна, но тут же услышала его шаги на лестнице. Хозяин появился на пороге, явно смущенный.
— Я в самом деле могу поесть одна, если ты занят. Очень люблю бездельничать.
Ему заметно полегчало. Хлопоча по хозяйству, никогда не предлагай мужчине ошиваться возле тебя на кухне, ведя бесплодные разговоры, — их от этого корежит. Оксфорду это не было неприятно, даже забавляло его, поскольку мы всего лишь играли в домашний очаг. В противном случае занятие приобретает слишком интимный характер.
Хозяйка вернулась поздно, ближе к двум, снова румяная и сияющая, градусов на десять оживленнее, чем обычная, прежняя Джилл. Сердечно обняв меня, сказала:
— Я вела себя по отношению к тебе ужасно. Прости. — И с удовольствием захрустела перышком зеленого лука.
Я спросила, удалось ли ей разрешить проблему с Сидни.
— Что? — рассеянно переспросила она. — Ах да. Это, в сущности, такая ерунда. Сама не знаю, почему я так взбеленилась. Я ездила повидаться с… — Она проглотила. — В общем, все улажено.
— Он остается?
— Нет-нет. Он уходит. Он нужен Чарлзу. Ты помнишь Чарлза? — спохватилась она.
Я кивнула.
— Это ведь не последний автобус, как мы, бывало, говорили, не забыла еще?
На этом под разговорами о прошлой жизни была подведена черта. Настроение у Джилл постоянно менялось от веселья к унынию, и я никак не могла найти нужный подход к ней. В воскресенье утром я застала ее в кухне часов в восемь, — она была уже одета и пела. Развивая бурную — и очень шумную (одновременно грохотали два миксера) — деятельность, Джилл сообщила, что экспериментирует с выпечкой сырных пирогов, которые собирается предложить новому магазину натуральных продуктов и которые повезет туда, как только они будут готовы. Сливочный сыр она купила в том же магазине, и, если пироги получатся вкусные, она будет поставлять их регулярно. Дэвид, появившийся на кухне вскоре после меня, раздраженно, открытым текстом заявил, что считает подобный бизнес идиотским и что глупо хвататься за новое дело, когда у нее столько еще незаконченных старых. Джилл игриво стукнула мужа ложкой по носу — чем вызвала его ярость и мое безграничное удивление — и сказала, что он ей просто завидует, потому что сам не способен решительно сменить род деятельности. Дэвид ушел, сердито качая головой. Я сделала себе чай, унесла в свою комнату, выпила в постели, после чего долго нежилась в ванне. Когда я вернулась на кухню, пироги аккуратно лежали на подносах, готовые к транспортировке. Выглядели они замечательно, я поздравила Джилл, добавив:
— Никогда не знала, что ты умеешь печь.
— Никогда не знаешь, что ты умеешь, пока не попробуешь, — весело откликнулась она. — А теперь поеду отвезу их.
— Я только возьму куртку, — подхватила я.
Но вдруг Джилл как вкопанная замерла в дверях и повернулась ко мне с таким странным выражением лица, что разгадать его было практически невозможно — что-то среднее между недовольством и страхом, как мне показалось, — но оно тут же сменилось натянутой улыбкой.
— О, неужели ты хочешь ехать со мной? Тебе будет скучно. Я скоро вернусь.
— Вообще-то… я бы… с удовольствием прокатилась. К тому же могла бы купить что-нибудь свеженькое, деревенское для Верити. Что-нибудь здоровое — она слишком много пьет из-за проклятого Марка.
Джилл отвернулась:
— Ну, если уж ты так хочешь, купи ей сидра.
В машине Джилл очень громко включила запись Делиуса и, прежде чем я успела попросить ее убрать звук, чтобы можно было поговорить, безапелляционно заявила:
— Не возражаешь? Сейчас это именно то, что мне нужно.
