— Наконец ты пришла! — воскликнул театрально Франко. — А то они затеяли такой интеллектуальный разговор, что я замерз, как от мороженого. Скорее едем отогреваться пиццей!
В машине Аня села на заднее сиденье рядом с Марио.
На повороте ее прижало к нему. Он не торопился отодвинуться, и она с удивлением обнаружила, что ей приятно ощущать прикосновение его мускулистого тела.
«Притулилась», — подумала Аня, вспомнив любимое словечко тети Поли, которая частенько, подперев правой рукой подбородок, а левой — согнутый локоть правой, подолгу смотрела на нее с нескрываемой жалостью и сочувствием, словно Аня была смертельно и неизлечимо больна, и с горестным вздохом произносила: «Тебе бы к хорошему мужику притулиться…»
…Крохотная пиццерия располагалась в тихом переулке: несколько столиков в зале и несколько на тротуаре под тентами, отгороженных от прохожих кадками с экзотическими растениями.
Хозяин сам принял заказ. Это означало, что они здесь завсегдатаи своего заведения. Поглядывая на Аню, он что-то советовал мужчинам.
— О чем они говорят? — спросила она у Лены.
— Они заказывают какую-то особенную пиццу. Марио говорит, что ты здесь впервые, и хочет, чтобы тебе понравилось.
Пицца действительно оказалась необыкновенно вкусной. Аня так и не могла толком разобрать, что туда входило. То ли дело в Москве — сыр, примитивная колбаса и томатная паста, вот и все… И вино, которое заботливо подливал ей Марио, показалось очень вкусным. Наверное, она начинала привыкать к сухому…
Весь вечер они смеялись, говорили обо всем и ни о чем. Выяснилось, что Марио играет в теннис. Впрочем, выяснилось это только для Ани, потому что Франко и Лена конечно же знали. Просто сейчас пришлось к слову. И Лена немедленно вставила:
— Аня, почему бы тебе не сыграть с Марио?
— Вы серьезно занимаетесь теннисом? — спросил Марио.
— Нет, для своего удовольствия, — ответила Аня и метнула на Лену грозный взгляд.
— Я хотел бы сыграть с вами.
— Я не привезла ракетку.
— Нет проблемы — у меня найдется для вас.
— Я не люблю проигрывать, — смеясь, сказала Аня.
— Почему вы решили заранее, что проиграете? — удивился Марио.
— Иногда я чувствую силу противника, не выходя на корт.
— Никто не любит проигрывать, — изрек философски Франко. — Если бы любили, не было бы спортивных игр.
— Так я заеду за вами завтра после работы? — спросил Марио.
— О'кей, — согласилась Аня.
Почти полугодовой перерыв никак не сказался на Аниной игре, она все так же чувствовала мяч, уверенно подкручивала, предугадывала траекторию полета после удара Марио.
Минут десять они разминались и потом приступили к игре.
Марио любил действовать на задней линии, что, кстати, отлично соответствовало его характеру, спокойному, надежному, может быть, немного излишне флегматичному. Он подавал сильно и точно, гонял Аню по корту, навязывая ей свою манеру игры, в которой был конечно же значительно сильнее ее и которая совершенно не подходила Ане с ее взрывным, импульсивным темпераментом, стремительностью, резкостью. Аня любила неожиданно выходить к сетке, подрезать, гасить, рисковать, часто теряла на этом очки, но ее игра всегда привлекала зрителей.
Первую партию она проиграла вчистую.
Отдыхая, потягивая сок, она подумала, что нужно изменить тактику и попытаться побить Марио его же оружием — перейти на заднюю линию и играть до первой ошибки, но отказалась от этой мысли: во-первых, Марио был технически сильнее, а во-вторых, как шутил ее тренер, не корову проигрываем. Но Аня не любила проигрывать, а еще больше не любила играть не в свой теннис — осторожничать, выматывать, выжидать.
— Вы очень сильно играете, — похвалил ее Марио. — У вас атакующая манера.
— И на этом я проигрываю.
Ей подумалось, что в жизни, пожалуй, лучше иметь дело с теми, кто играет, как Марио, — надежно, спокойно, размеренно. А вот Олег тоже любил выходить к сетке… Господи, когда она перестанет вспоминать его?
После отъезда Николая она только и делает, что старается забыть — сначала его, потом Андрея, теперь вот Олега. Но у нее не очень-то получается…
Когда-то гостивший у них двоюродный дядюшка отца, известный ученый, блестящий рассказчик, человек с энциклопедическими знаниями и феноменальной памятью, отсидевший в советских тюрьмах и лагерях более двадцати лет, на восторженную реплику матери: «Сколько же вы помните, Михаил Алексеевич, сколько в вас мудрости!» — ответил с грустной улыбкой: «Мудрость не в том, чтобы помнить, милая Аллочка. Мудрость в том, чтобы забывать».
«Значит, я дура», — с присущей ей решительностью подвела итог своим мыслям Аня. Она ничего не могла забыть, а более всего Андрея, хотя он умер и уже никогда не возникнет в ее жизни. «Нет, не умер, а погиб, и убила его я. От этого мне никуда не деться…»
— Вы раздумали играть? — раздался голос Марио. Аня встала и решительно пошла на корт.
Все три партии она проиграла, хотя третья далась Марио с большим трудом.
Они пошли в бар, и Аня попросила заказать ей мороженого. Но Марио задумчиво посмотрел на нее:
— Мне после игры можно, проверено неоднократно. А вам, боюсь, может навредить, вы простудите горло.
— Пожалуй, вы правы, немного рискованно.
— Поэтому давайте воздержимся.
— Но вам-то зачем воздерживаться? — спросила Аня.
— За компанию.
— Нет-нет, ради бога, не надо жертв, — запротестовала Аня.
— Это не жертва, а самооборона, — заявил Марио.
— От кого вы собираетесь обороняться?
— От зависти.
— Не понимаю… — растерялась Аня
— Все очень просто: я буду есть мороженое, а вы будете пить кофе и страшно завидовать мне, и тогда со мной обязательно что-нибудь случится — либо я подавлюсь, либо уроню кусок на брюки.
Аня рассмеялась, и они решили выпить по чашечке кофе.
Марио довез ее домой и пригласил в следующее воскресенье поехать с ним в Альпы.
…Они выехали рано утром, чтобы не попасть в заторы и не стоять в бесконечной колонне автомашин, устремляющихся каждый уикенд к северным границам Италии.
Они проехали несколько небольших городков или деревень, Аня никак не могла понять разницы между ними — не это ли имели в виду коммунисты, когда говорили о стирании грани между городом и деревней? — потому что в каждом таком месте все улицы были мощены камнем, стояли великолепные дома, магазины сверкали витринами с теми же товарами, что и в Турине, а в центре чистенькой площади высился старинный храм.
— Мы едем к границе с Францией и Швейцарией, — объявил Марио. — Туда, где Сен-Бернарские перевалы.
