На фотографиях, где Набоков пишет или просто сидит в машине, он выглядит умиротворенным. Наверное, ему было привычно перемещаться с места на место, делать краткие остановки, не врастая в почву. Я могла его понять.
Теперь моим кабинетом будет моя машина. Я позвонила в Нью-Йорк адвокату по литературным делам. Трубку снял Макс, его ассистент. Я объяснила, что мне нужен адвокат — провести в местном суде дело по возвращению родительских прав, может ли он порекомендовать кого из здешних?
— А это, собственно, где? — поинтересовался Макс; видимо, у него в голове вся география заканчивалась в западной части Десятой авеню.
Я объяснила.
— А аэропорт там есть? — поинтересовался он.
Я ответила утвердительно. Не стала пояснять, что к нам летают только совсем маленькие самолеты.
— Я возьмусь, — сказал он. — Мне это пойдет в зачет как работа на общественных началах.
Спрашивать, разбирается ли он в семейном праве, теперь было вроде как неудобно — он же предложил помочь мне бесплатно. В смысле, именно так я поняла выражение «на общественных началах». Мне совсем не хотелось опираться всем весом на тощего юного Макса, но так уж вышло.
Я сообщила ему, когда назначено слушание, поблагодарила и повесила трубку, — впрочем, он повесил свою первым. Время — деньги. Чьи-то деньги, не мои.
Конференция
К коллоквиуму по Набокову я готовилась с трепетом. По настоянию Марджи, купила лифчик, приподнимающий грудь. Странное ощущение, когда груди вдруг оказываются ближе обычного к лицу, будто пытаются привлечь твое внимание. Марджи сказала, что юбка-карандаш вполне сойдет, а к ней нужен облегающий свитер, низкие каблуки и какое-нибудь крупное украшение — чем аляповатее, тем лучше. Пояснила, что ученые обожают примитивные культуры и изделия. Я перебрала свою скромную коллекцию украшений и отыскала брошь, которую Сэм когда-то сделал мне ко Дню матери: сухие макаронины, золотая краска. Нацепила ее.
Участники коллоквиума все казались приятными на вид. Неужели в научных кругах пали так низко, что в люди можно выбиться, только имея приятную внешность? Все выглядели ухоженными, отполированными взглядами тысяч студентов.
У входа в аудиторию стоял стол, нагруженный книгами. Каждый из участников был представлен несколькими внушительными томами — каждый, кроме меня. Отдельной стопкой лежали экземпляры «Малыша Рута», предположительно написанного Владимиром Набоковым, обнаруженного мной (вернее, написанного несуществующим Лукасом Шейдом, на которого, похоже, всем было наплевать) и опубликованного издательством «Спортсмен». Рядом с другими книгами блестящая синяя обложка казалась крикливой.
С моего места в дальнем конце подиума были видны лица председательствующих: двое мужчин, две женщины. Я чувствовала, что за мной наблюдают. Я скрестила ноги — они все скрестили тоже. Я отпила воды из бесплатной бутылочки, они тоже хлебнули.
Коллоквиум начался.
Как я и боялась, я не могла уследить за смыслом их беседы. Корни, суффиксы и окончания спиралью вились вокруг головы. Я так мучительно пыталась сосредоточиться, что даже начала двигать ушами. Видимо, мои мыслительные мышцы оказались напрямую связаны с давно редуцировавшимися мышцами, отвечавшими за взмахи ушами, чтобы отогнать мух, если в руках у вас гроздь бананов.
И вот я сижу в своих колготках «в елочку», взятых обратно у дочери напрокат, и шевелю ушами от предельного сосредоточения. В какой-то момент я заметила, что модераторша устремила на меня взгляд.
— А теперь настал черед загадочной истории мисс Барретт (все остальные тут были «докторами») и ее удивительной находки, которая то ли принадлежит к набоковскому канону, то ли не принадлежит.
Разговор зашел именно в ту область, которой я боялась больше всего, — заслуживает ли «Малыш Рут» звания подлинника. Повисла долгая пауза — заполнять ее полагалось мне (уши хлопают).
Я молчала, дергалась, медлила — и тут тишину нарушил крупный доктор наук:
— Мы полагаем… — Ученые часто говорят о себе во множественном числе, — что «Малыш Рут», возможно, написан под влиянием Набокова. Однако в нем есть фразы… — Он процитировал вышедшее из-под моего пера предложение из бейсбольной сцены. — Видит бог, такого Набоков написать не мог, особенно в столь блистательный и плодотворный период своего творчества. — Он открыл книгу на странице, помеченной закладкой, и зачитал еще одно мое предложение. — Совершеннейшая абракадабра, — заключил он.
Все обернулись ко мне. Я покивала — сочувственно, серьезно, может, чуть слишком продолжительно, — выражая соболезнования тем, на ком лежит обязанность разбираться со всеми этими сложностями. Посмотрела в их симпатичные умные лица. Почти физически ощутила, как они выпускают когти.
Мозг на секунду отцепился от ушей, и вместе с приливом адреналина под воздействием страха в него вплыла четкая картинка: найденные мною карточки, одна за другой. Я видела их так отчетливо, что могла вслух читать слова. Уши мои успокоились.
— Знаете, может, предложения и не очень. Но это прекрасная книга. История любви. И бейсбола. И потом, она смешная, так чего же еще хотеть от книги?
Повисло долгое и глубокое молчание. Они явно хотели от книги гораздо большего. Я продолжила:
— Знаю я про эти предложения. Его предложения невозможно сымитировать, но я знаю, в чем там фокус.
Я пересказала им то, до чего доперла сама: в этом тексте цепочки слов и мысли, стоящие за этими словами, настолько уникальны, что мозг читателя не может забежать вперед. Невозможно сделать никаких предположений, сразу перескочить в конец предложения. И в результате читатель застывает в идеальном «сейчас». Ощущает только «сейчас». Эти предложения переносят нас в подлинный миг творения.
— От этого дух захватывает, — сказала я.
По их молчанию было понятно: всяким неучам не положено делать такие выводы из одного только чтения. Но чтение — это самый что ни на есть интимный разговор, интимнее, чем стоять лицом к лицу, чем дышать в одно дыхание. Я отпихнула стул, не дожидаясь, пока модераторша меня выставит. Бесплатная бутылка с водой опрокинулась, облив мне туфли.
Модераторша поблагодарила нас. Участники вежливо — сиречь скромно — похлопали. Я слезла с подиума и подошла к столу, чтобы запаковать свои книжки и удалиться. Я как раз начала складывать книги в коробку, когда ко мне подошла дама из публики и сказала: «Я хотела бы купить книжку». Это была кассирша с автобусного вокзала, она вечно читала. Я поблагодарила ее и надписала книгу: «Найдено Б. Барретт». Кассирша улыбнулась мне мило и лукаво, точно у нас с ней была общая тайна.
За ней выстроилась очередь.
— Я прочел эту книгу. Очень понравилось. В смысле, не та сцена, где про спорт, а все остальное. — Ко мне обращался какой-то студент.
— Спасибо. — Я хотела сказать в ответ что-нибудь остроумное, но в туфлях хлюпала вода, и я нагнулась вперед, чтобы их слегка выжать. Самое удивительное свойство этих лифчиков, приподнимающих грудь, — то, что они кардинальным образом меняют ваши отношения с земным тяготением.
