Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
Персефоний сел на указанное место — на низкий табурет. Теперь ему приходилось смотреть на Королеву снизу вверх, и так оказалось легче.
— Я продался за несколько стаканов крови… Но договор о коммерческом донорстве так и не был юридически оформлен. Так что вся кровь, которую я выпил с той ночи, досталась мне незаконно. И я… убивал. Упырей.
— Подробнее, — потребовала Королева.
Она оказалась права: время эмоций прошло, и рассказ давался легче, чем можно было предположить. События вставали перед ним, как сцены, разыгранные на театральных подмостках, и чувства без труда облекались в слова. Он рассказывал историю безудержного падения, и только одно его мучило с прежней силой: когда, в какой миг еще мог он вернуться, уйти, спастись от расправы над собратом, от безумного акта каннибализма на кладбище?
Секретарь уже дважды заглядывал в кабинет, но молча отступал, видя, что Королева внимательно слушает посетителя. На третий раз он не удержался от замечания:
— Ваше величество, уже десять минут…
— Не торопи меня, — был ответ. — Все наши неурядицы преходящи. Только у этого мальчика за сегодняшнюю ночь я увидела настоящую беду, все остальное подождет.
У Персефония на миг перехватило горло от благодарности, но он взял себя в руки и продолжил рассказ недрогнувшим голосом.
— И вот я здесь, — закончил он. — Вернулся без промедления и ждал аудиенции.
— Бедный мальчик, — вздохнула Королева и откинулась в задумчивости на спинку кресла.
Потрескивали свечи. Персефоний слушал тишину и любовался игрой света на волосах Королевы. Вот все и закончилось, думал он с облегчением, наконец-то все закончилось…
— Бедный мальчик, — повторила она, — должно быть, эти последние ночи дались тебе труднее всего! Прости, что заставила ждать.
— Напротив, ваше величество, — ответил он, — это время пошло мне на пользу. Иначе рассказ наверняка получился бы, простите, истеричным.
— Если ты ничего не забыл, то каждый твой проступок сопровождался смягчающими обстоятельствами…
— Разве это имеет значение? Так или иначе, закон был нарушен. И я полностью отдавал себе в этом отчет.
— Но ведь ты не мог предать разумного, который тебе доверился. Речь шла о жизни и смерти — его, твоей, других разумных. Ты никогда не ставил перед собой цели убить, только уберечь…
— С какого-то момента я перестал об этом думать. Перестал даже изыскивать возможности как-то повлиять на события, просто плыл по течению. Кажется, после того ночного происшествия…
— Ну, это как раз понятно. Искушение не могло не повлиять на тебя.
— Вы знаете, что это было?
— Конечно нет. Думаю, ни один упырь в мире не знает этого по-настоящему.
— Так я не один пережил нечто подобное? — облегченно выдохнул Персефоний.
— Далеко не один. Наверное, легче было бы перечислить тех, кто не подвергался искушению.
— Они… все возвращались к обычной жизни? — осторожно спросил Персефоний, почувствовав в словах Королевы некую недоговоренность.
— Почти все. Но о тех, кто не вернулся, ничего не известно. Они с нами никогда не разговаривали — ни с нами, ни с кем-то еще из разумных. Великое искушение Ночи потрясает, и нет ничего удивительно в том, что после него ты долго не мог сосредоточиться на происходящем…
— Вообще-то я мог, — позволил себе перебить Королеву Персефоний, которого загадка ночного происшествия, сколько бы он ни запрещал себе о нем думать, волновала не меньше, чем совершенные им преступления. — Но скажите, ваше величество, неужели нет никаких предположений о том, что такое это искушение?
— Предположения есть, — медленно ответила Королева. — Ты уверен, что хочешь услышать?
— Конечно!
— То, что мы делаем под действием искушения, заложено в нашей природе. Это то, к чему мы предназначены — Богом или сатаной, природой, судьбой. Мы ведь не знаем своего происхождения.
— Не понимаю… — ошеломленно сказал Персефоний, забыв на минуту о собственных горестях. — Почему же Закон… просто обходит это молчанием?
Королева чуть наклонилась к нему и тихо спросила:
— Ты хорошо помнишь, каким стал, когда позволил Ночи завладеть собой? Помнишь, как угасал разум и вместо разума возникло нечто такое, чему ты не подберешь название? Так скажи: готов ты ради этого неопределенного, неназываемого отказаться от рассудка? От всего, что нас окружает, от жизни в цивилизованном мире, от места в рядах разумных? От собственных мыслей и чувств? Ради того, чтобы, быть может, никогда так и не понять, кто ты и что тобой руководит… Готов?
Персефоний затруднился с ответом, и она добавила:
— Не старайся найти слова, это еще никому не удалось. Но мне кажется, что выбор уже сделан. Иначе ты остался бы там, в лесу. Тебя вернуло чувство долга, а ведь это чувство из нашего, цивилизованного мира. Ради чего-то другого пришлось бы отказаться и от него.
— Да, наверное… И все же, почему наш Закон никак не…
— Закон несовершенен.
— Но должен быть таким! — воскликнул Персефоний, вскочив на ноги. — Да, вы правы, искушение пугает. Но ведь этот страх — только самое начало пути. Там… чувствуется что-то еще… И если Закон обходится без всего этого, то наш ли это Закон?
— Все не так просто, мой мальчик. Неужели ты готов отказаться от Закона? Ведь ты все-таки вернулся.
— Да, это правда, — не мог не признать Персефоний. — Я — существо Закона. И жду от него приговора.
— Мне не в чем тебя обвинить, — спокойно сказала Королева. — Осознанного и преднамеренного греха ты не совершал. Сомнения ненаказуемы, они — спутники разума, глупо наказывать за естество. Что касается проступков, то обстоятельства были сильнее тебя.
— Я не понимаю вас, ваше величество…
— Договор был заключен. Пусть только на словах — и ты, и бригадир его выполняли, насколько возможно.
— Но я убивал!
— Один раз — в порядке самозащиты. А во второй раз казнил отщепенца, объявленного вне закона.
— Я не знал, что Эйс Нарн вне закона…
— Но это так. Ты казнил преступника, а кровь его пил в состоянии аффекта. На тебе нет вины.
Персефоний медленно опустился на табуретку и спросил:
— Тогда почему я чувствую себя виноватым? Это ошибка? Чувство вины — только комплекс, от которого нужно избавиться?
— Что тебе нужно? — устало воскликнула Королева. — Ты как будто бы хочешь быть наказанным!
— Я хочу, чтобы восторжествовал Закон.
— И он торжествует, оправдывая невиновного! — Она замолчала, заставила себя успокоиться и, поднявшись, положила руку ему на голову. Персефоний вздрогнул. — Послушай меня, мальчик, и не спорь. Я горжусь тобой. Мое сердце сжимается, когда я думаю, сколь жестокому испытанию подверглась душа молодого упыря. Я сочувствую тебе. И… — что-то изменилось вдруг в ее голосе, — пожалуй, признаю твою правоту. Я возложу на тебя наказание. Встань.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
