ГЛАВА 1,
в которой г-н Сударый совершает открытие и рискует жизнью
Смутные сны посещали Сударого в эту ночь, лоскутные и сплошь какие-то неприятные. То виделось, что сам царь-государь приходит к нему на сеанс, а в ателье пыльно, и половица скрипит, и, вот же подлость, у табурета ножка шатается, так что царю сидеть неудобно, аж корона набок съезжает, и он ее ловит беспрестанно (а все это, надо сказать, за исключением царя, и наяву место имело). И вот будто бы, протолкавшись меж гвардейцев, которых на каждом углу по паре, подбегает к царю премьер-министр и стенает: невместно, мол, государю в таком убожестве находиться, надо в ателье к мсье де Косье идти; и в гневе едва успевает вскочить царь-батюшка с предательского табурета, который как раз падает, и удаляется, и утекает сквозь пальцы Сударого счастливый шанс: снимок, который мог бы его и озолотить, и прославить, утекает к заклятому конкуренту Кривьену де Косье.
То причудилось, что ему судебный пристав повестку приносит, а в ней сказано, что «г-н Сударый вызывается в суд в качестве обвиняемого по делу об оскорблении чести и достоинства» — не царя, слава богу, но какого-то тоже важного лица.
То приблазнилось, что собрался он приготовлять новый состав, а в лавке ему серебряного порошку в долг уже не отпускают.
А потом самое досадное приснилось: будто Сударому счета приносят за оба месяца, а у него где-то целая куча золота на столе лежит, только он не помнит, где и на каком, мечется по дому, найти не может, а с приказчиками от домовладельца и от хозяина лавки сразу судебный пристав пришел (тот самый, из сна про повестку), и вот они говорят: «Все вы врете, господин Сударый, нету у вас никакого золота, а ждать нам уже никак невозможно, так что…»
Самый противный сон, честное слово. Главное — правдоподобный до жути (исключая кучу золота). Уж во сне-то, казалось бы, можно от этих мыслей отдохнуть!
А потом солнце ударило в глаза — на миг, потому что штору мгновенно задернули. Раздался воинственный крик, и на Сударого напал упырь.
И это уже было на самом деле.
Молодой оптограф проснулся мгновенно, они покатились по ковру. Упырь был силен, даже необычно силен сегодня, но знание приемов помогло Сударому скрутить его.
— Довольно, Персефоний, — пропыхтел он наконец. — Все, я уже свернул тебе голову.
— Между прочим, вы дважды укушены, Непеняй Зазеркальевич, — заметил Персефоний, помогая Сударому подняться. — Ну-с, а теперь — за рапиры!
Они прошли в соседнюю комнату, при необходимости служившую гостиной или спортивным залом, сняли со стен рапиры и принялись фехтовать. Упырь быстро набрал преимущество в три укола и, несмотря на все старания оптографа, стойко удерживал фору.
— Силен ты нынче! — признал Сударый. — Хорошо поработал ночью, что-то крупное попалось?
Схваченный полгода назад за бродяжничество и взятый Сударым на поруки упырь, кроме того, что работал в ателье, на общественных началах служил в подотделе по очистке города от бродячих и вредоносных животных.
— Не то слово! Кавказский овчар, да? — похвалился Персефоний, почему-то начиная говорить с акцентом. — Савсэм злой, нэмножка бэшений. Вот такой, да? — показал он щедрым рыбацким жестом и добавил: — Это в талии…
— Фантазер ты, Персефоний. Ну откуда в современном городе возьмется бродячая кавказская овчарка? Сказал бы хоть — зомби, можно еще поверить.
— Ну что вы, Непеняй Зазеркальевич, — скривился упырь. — Разве с зомби кровушка в жилах заиграет? Одно слово — нежить… мышами и то скорее наешься. А тут, точно вам говорю, крупная была зверюга.
— Ну добро. Ты уже отдыхал?
— А мне теперь на ближайшие сутки без надобности, хоть весь день по солнцепеку гоняйте!
— Отлично, тогда проверь запас реактивов и приберись в студии. Проследи, чтобы Переплет хорошенько подмел, а то пылища у нас — перед клиентами стыдно.
Упырь занялся делом, а Сударый совершил утренний туалет, оделся в коричневый костюм (собственно, единственный), повязал галстук-бабочку и спустился вниз.
Из студии неслись препирательства упыря и домового Переплета. Слышалось ворчливое: «Я и костюм гладь, я и все…»
Насчет убожества премьер-министр во сне, конечно, преувеличил, но спору нет: обстановка в приемной бедновата. Стол секретарши, шкаф для верхней одежды, вешалка для посетителей, стойка для тростей, а еще полупустой стеллаж, который запланирован для альбомов с репродукциями, живые картинки на стенах — вот и все. Пустовато как-то. Пальму в кадке, что ли, поставить? Фу как пошло…
Вереда уже была на месте. Заметив Сударого, поспешно спрятала что-то в ящик стола и приветливо улыбнулась начальнику:
— Доброе утро, Непеняй Зазеркальевич!
— И тебе утро доброе, Вереда.
В ящике кто-то отчетливо шебаршился, но Сударый сделал вид, будто ничего не замечает. Непозлобина Вереда Умиляевна, студентка-второкурсница, училась на заочном отделении факультета биомагии, получала стипендию и в ателье работала на полставки. А работала очень хорошо, к тому же была собой миловидна, так что молодой оптограф смотрел сквозь пальцы на ее пристрастие к экспериментам на рабочем месте, лишь бы результаты экспериментов не попадались на глаза посетителям.
— Будь добра, загляни, пожалуйста, в астрологический календарь и скажи, сбываются ли сегодняшние сны.
Девушка, оставив попытки щелчками по ящику успокоить сидящий там плод ее биомагических упражнений, открыла календарь и объявила:
— Нет, Непеняй Зазеркальевич… Ах, простите, проглядела: у вашего знака сбываются!
— Прекрасно, — не то просто в воздух сказал, не то попытался внушить себе Сударый, которому после нынешних снов оставалось уповать лишь на то, что царь как будто бы не покидал столицы. — Так, что у нас намечается на сегодня?
Вереда открыла журнал:
— Сегодня, Непеняй Зазеркальевич, у нас удачный день, и не по астрологическому календарю, а по предварительной записи. На десять часов — романтический портрет, на десять тридцать и одиннадцать — торжественные портреты в мундирах, из них один — на поле брани. И на три — групповой снимок, фамильный портрет на восемь персон с собачкой.
