Остров Кранту исчез навсегда.
— Все эти бедные животные… — глухим голосом проговорила Джорджия.
Мы с Хассом мрачно кивнули. Некоторые птицы смогут улететь, но не все. Очень многие из них этого не сделают. Тропический лес был населен самыми разными существами: насекомыми, млекопитающими, рептилиями, амфибиями, даже такими прибрежными животными, как крабы. Возможно, их были тысячи. Я уж не говорю о наших мифических животных, которых не успел убить дракон.
— Деревья, — пробормотала Лоррейн. — Весь лес… И мои прекрасные цветы!
Цветы, конечно же, не принадлежали Лоррейн, но она прониклась любовью ко всем цветущим растениям на побережье и в лесу.
— Настало время обратить более серьезное внимание на изменения климата, — сказал Грант папе. — Это чертово глобальное потепление! Если бы западные политики увидели, как такие прекрасные острова, как этот, исчезают в морской пучине, они бы поняли, что действительно важно для нашей общей планеты.
Джорджия убила дракона. Мы ей помогли, но именно Джорджия его поразила. Так и должно было быть: никто другой не сумел бы этого сделать. Она особенная. Она ездила верхом на единороге. Она отомстила за страшную смерть единорога. Это ее победа, а не наша.
Но между нами что-то изменилось. Теперь, когда острова больше не было, Джорджия стала какой-то далекой. Она казалась почти недосягаемой. Недосягаемой для меня, конечно же. И для Хассана. Пройдет совсем немного времени, и она станет жемчужиной в коллекции наших воспоминаний о Кранту. Она никогда не сможет стать моей, но я знал, что она меня не забудет. Как она сможет забыть? Мы ведь так много пережили вместе. Все втроем. Но Джорджия ездила верхом на единороге и убила дракона. Эти деяния превратили ее в мифическую героиню и вознесли ее куда выше, чем такие мальчишки, как я, могли бы добраться.
Но я знал, что два человека теперь навсегда будут близкими для меня. Хасс и Рамбута. Рамбута стал для нас, мальчишек, кем-то вроде доброго дядюшки, и мы всегда будем общаться с ним. Хасс… Ну, Хасс был моим приемным братом, а иметь брата — это очень важно. Когда братья вырастают, каждый из них идет своим путем, но между ними всегда сохраняются близкие отношения. Мы с Хассом будем такими, всегда будем рады видеть друг друга, всегда будем готовы помочь в беде, всегда будем крепко-накрепко связаны.
И я наконец начал понимать папу. Я надеялся, что это взаимно. Он — человек, в голове которого чего только не было, но где-то в его голове и в его сердце оставалось местечко и для меня. Теперь я знал, что, хотя он может внезапно умчаться на край света, он все равно беспокоится обо мне и моих нуждах. Он любил меня по-своему, мой папа.
Между тем Рамбута и Грант смогли вывести нас на морской путь, где мы встретили грузовое судно, идущее в Сингапур. Нас подняли на борт в люльке. Когда плот опустел, капитан спросил папу, не хотим ли мы, чтобы плот тоже подняли на борт. К нашему удивлению, папа отказался. Конечно, мы не стали рассказывать капитану всю историю, а изложили только часть, чего ему вполне хватило.
Позже я услышал, как Грант говорит папе:
— Но шкура все еще была на мачте, а ты решил ее оставить.
— Да, — ответил папа, — кончено так кончено. У меня нет никакого желания повторять эксперимент. Пусть кто-нибудь другой найдет эту шкуру. Я лучше вернусь к археологии. По крайней мере, я знаю, что делать с черепками горшков и старинным оружием.
— Таким, как апостольский топорик, — сказал я, и папа улыбнулся, а на лице Гранта появилось озадаченное выражение.
Одной звездной ночью мы с папой стояли около перил на корме корабля и смотрели на след, который оставался в фарватере корабля. Так как мы были одни, я решил попытаться поговорить о нашей тайне. Думаю, он так и предполагал, что я об этом заговорю.
— Этот скаду, которого мы нашли, — начал я, — тот, мертвый, о котором ты велел никому не рассказывать…
— Ты кому-нибудь о нем говорил, Макс?
— Нет, но я хочу быть уверенным. Это был скаду, так?
— Думаю, да. Я в этом уверен. Да, это был один из мифических детей Матери зверей.
— Ладно, — сказал я и больше об этом не заговаривал.
Папин голос был очень спокойным, но я знал, что он взволнован. Он знал, каким чудовищным был тот секрет, который мы с ним хранили. У него, возможно, было искушение раскрыть его всему миру, но риск слишком велик. Сделав это, он мог бы стать одним из величайших мировых ученых, встать наравне с Дарвином или Энштейном. Или он мог стать самым большим посмешищем в мире. Думаю, этого он боялся больше всего, поэтому сам никогда не раскроет эту тайну. Это остается сделать мне. Меня совершенно не волнует, что весь мир будет думать обо мне.
Все дело в том, что бледное хрупкое существо, чье тело мы нашли в лесу, было мужчиной. Или женщиной. Одновременно. Взглянув на него, нельзя было сказать, является ли оно тем или другим. Мы точно знали, даже не обсуждая это друг с другом, что перед нами один из детей Матери зверей. Все говорило об этом, начиная с того, что оно появилось на свет совсем недавно. А еще были и другие признаки. А мы были свидетелями рождений стольких скада, чтобы понять, на что мы наткнулись.
А теперь только представьте себе, что человек по своему происхождению — мифическое существо, фантастическое чудовище. Наша природа не естественна. Мы не такие, как собаки, лошади или даже простейшие черви. Кто-нибудь давно должен был догадаться об этом, хотя бы эти башковитые греческие философы или другие такие же, как они. Я имею в виду, мы строим города и космические корабли, пишем книги, сочиняем музыку, изобретаем такие штуки, как айпод. Собаки этого не умеют. Обезьяны, похожие на нас, с двумя руками и ногами, тоже не умеют. Может, улитки этим бы и занялись, если бы у них были мозги, как у дельфинов, и конечности, как у обезьян, но я в этом не уверен.
Каким-то образом первый мифический человекообразный гермафродит выжил, когда все остальные скада погибли. Он выжил, эволюционировал и приобрел способность к размножению — единственный из всего потомства Матери зверей. Видимо, постепенно люди утратили свою уникальность, стали просто редкими, а потом распространились повсюду, как жабы, черви и воробьи. Но не храним ли мы в своей душе осознание своей уникальности? Быть одним-единственным в своем роде. Может, поэтому мы и чувствуем себя такими одинокими, хотя нас миллионы.
Из-за того, что теперь знал, что я сказочное существо, я должен был чувствовать себя совсем по-особенному, но не чувствовал. Теперь я ощущал себя чужим в своей собственной шкуре. Я думал о наших собственных животных. Какими они видят нас? Такими же, как они, или какими-то странными существами?
Вчера я заметил, что корабельный кот смотрит на меня с подозрением…
