в мех лисёнка и устремилась вверх по лапе.
– Похоже на блоху, – Янтарик сел и почесал себе бок, – Но я таких ещё не встречал. Новый вид, что ли? Вот некстати. Они и старые-то достали вконец.
– Ты не слушаешь, – повторил Слай.
– Я занят, Слай, – отозвался Янтарик, – Ты только посмотри, – вся трава кишит этими тварями. Мне надо выяснить, что это такое.
– Я ухожу от тебя, Янта.
– Что ты сказал?
– Ухожу от тебя. Пойду к Постройке.
– Ты совсем рехнулся, – вспылил лисёнок, – Ты не можешь меня бросить. Ты какой-то психованный с тех самых пор, как шлепнулся на норку термитов…
– Меня позвал Сигнал, – сказал Слай, – Я не могу не пойти.
– Я ведь тебя берёг, – умоляюще продолжал лисёнок, – Никогда не перегружал работой. Обращался с тобой как с товарищем, а не как с механором. Так, как будто ты зверь. А ты вот чего удумал…
Механор упрямо мотал головой:
– Даже не пытайся меня удержать, Янта. Все равно я не могу остаться, чтобы ты ни делал. Меня позвал Сигнал, и я не могу не пойти.
– Но ведь я так окажусь совсем без механора, – не унимался Янтарик, – Они вытащили мой номерок, и я сбежал. Теперь я дезертир, и ты это знаешь. Знаешь, что я не могу добыть себе другого механора, потому что за мной следят.
Слай никак не реагировал на его слова.
– Ты мне очень нужен, – настаивал лисёнок, – Ты должен остаться и помогать мне таскать корм. Мне нельзя близко подходить к пунктам кормления, сторожа сразу схватят меня и поволокут на Раскиновы Холмы. Ты должен помочь мне выкопать нору. Скоро зима, и мне понадобится нора. Пусть без света и отопления, но нора нужна. И ты должен…
Но Слай уже повернулся и быстро шагал вниз по склону к тропе, вьющейся по берегу реки. Вот вышел на тропу, взял курс на тёмное пятно вдали над горизонтом.
Янтарик сидел, обвив хвостом лапы и ежась от ветра, который ворошил его мех. Какой студеный ветер, всего час назад он не был таким студеным… И не погода сделала его холодным, а что-то еще.
Яркие глаза-бусинки обрыскали весь склон: нет Слая…
Ну вот – без корма, без логова, без механора. И стража его разыскивает. И блохи нещадно едят. А тут еще эта Постройка – тёмная клякса на дальних холмах за рекой. Ещё сто лет назад (так было записано в книгах енотов) Постройка была не больше усадьбы Раскина. Но с тех пор она выросла, раздалась во все стороны, и этому строительству не видно конца. Сначала она занимала одну сотку. Потом гектар. Теперь она целый район захватила. И продолжает расти, расползается вширь, тянется ввысь. Клякса над холмами… И гроза для суеверного лесного народца, который наблюдает за ней. Слово, которым стращают расшумевшихся козлят, лисят и котят.
Потому что Постройка воплощала зло, как всё непонятное… Зло скорее угадываемое и предполагаемое, чем слышимое и зримое. Узнаваемое чутьём – особенно тёмной ночью, когда погашен свет, и ветер скулит у входа в нору, когда все звери спят, только один не спит и слушает плывущий между мирами другой Сигнал.
Лисёнок моргнул, взглянув на осеннее солнце, украдкой почесал бок:
«Возможно, когда-нибудь, кто-нибудь придумает способ совладать с блохами. Какое-нибудь средство, чтобы натёр им мех, например, – и ни одна блоха не сунется. Или придумают способ общаться с ними, чтобы можно было потолковать и урезонить их. Возможно, учредят для них заповедник, где бы они жили и получали пищу, а зверей оставили бы в покое. Или что-нибудь в этом роде.
А пока что же остаётся?… Чешись. Попроси своего механора, чтобы выловил блох, да только он больше шерсти надёргает, чем блох поймает. Остаётся только кататься в песке или пыли. Или купаться ещё можно, чтобы утопить несколько штук… Нет, не утопить, конечно, а просто смыть, если же при этом какая-нибудь из них захлебнётся, пусть на себя пеняет.
Попросить механора… Но механора больше нет. Нет механора, который ловил бы твоих блох. Нет механора, который помогал бы добывать еду.
Постой, ведь внизу, в долине, стоит куст боярышника, и ягоды, наверно, уже тронуты ночным морозцем».
При мысли о ягодах Янтарик облизнулся. А за горой ещё – кукурузное поле. Тому, кто легок на ногу, кто умеет выбирать подходящую минуту и незаметно подкрадываться, ничего не стоит раздобыть початочек. На худой конец всегда найдутся корешки, жёлуди, а на песчаной косе дикий виноград растёт.
– Ну и пусть Слай уходит, – пробурчал лисёнок себе под нос, – Пусть еноты гордятся своими пунктами кормления. Пусть сторожа сторожат.
А он будет жить сам по себе. Будет есть ягоды, и выкапывать корешки, и устраивать набеги на кукурузные поля. Будет жить, как все лисы жили, прежде чем явились Еноты со своими идеями насчет братства животных. Как жили все звери до того, как научились говорить словами, научились читать печатные книги, полученные от Енотов, до того, как обзавелись механорами, выполняющими роль рук, до того, как в норах появилось отопление и свет.
И до того, как появилась лотерея, распоряжающаяся, оставаться тебе на Земле или отправляться в другой мир.
Ничего не скажешь, еноты всё это излагали очень убедительно, очень рассудительно и вежливо. Некоторым, говорили они, придётся перебираться в другие миры, иначе на Земле будет слишком много животных. Земля, говорили они, недостаточно велика, чтобы всех поместить. И лотерея, указывали они, – самый справедливый способ решить, кому именно переправляться в другие миры.
И ведь другие миры, говорили они, мало чем отличаются от Земли. Потому что они всего лишь пристройки к Земле. Это просто другие миры, которые идут по пятам за Землей. Может быть, не совсем так, но что-то очень похожее. Почти никакой разницы. Может быть, нету дерева там, где на Земле растет дерево. Может быть, стоит дуб там, где на Земле растет орешник. Может быть, бьет источник с холодной чистой водой там, где на Земле никакого источника нет.
– Может быть, – говорил ему Фаня, воодушевляясь, – может быть, мир, куда ты попадешь, окажется даже лучше Земли.
Лисёнок припал к земле, чувствуя, как теплые лучи осеннего солнца пробиваются сквозь знобкий холод осеннего ветра. Он думал о боярышнике, о мягких и сочных ягодах. Некоторые даже упали на землю. Сперва он съест те, которые
