качества (которых за ним никто, в общем, не подмечал), а за совершенно бессознательную, природную противность. Она не сводилась к наружности (Андрюша был не толстым, не обрюзгшим, а каким-то опухшим), не ограничивалась очёчно-свитерковой затруханностью, а была сродни активной противности Кудесника. Но тихой нелюбви Андрюша в упор не видел (как не видел уймы других вещей самого разного характера - от чужих ног на своём пути до всего, что противоречило бляхеровской теории неизбежной, скоропостижной и всеобщей латинизации алфавитов). Через плечо на Андрюше висела сумка с эмблемой древнего медицинского конгресса. Из сумки торчали жёваные тетради.
- Противный тип! - шепнул профессору Беспамятных оживившийся Мстислав Сергеевич, несерьёзно сложив рупором костисто-вытянутые кисти рук, хорошо вылепленные, как у пианиста.
Виктору Петровичу захотелось вступиться за Андрюшу, но тот, забравшийся на кафедру, высморкался перед микрофоном и загнусавил, в конце каждой фразы давая "петуха", будто речь велась в китайском кукольном театре.
Доклад Сахарова "ЧХ и проблема абортивно-постимперского менталитета" был крайне зол. Андрюша уличал несчастного академика Неверенко в попытках натравить красно-коричневых на весь цивилизованный мир. При этом он перевирал и без того путаные доказательства чистохронологов. Пропавшего без вести Хошимина Степановича он обозвал "представителем гнидомассы". Рябинович потихоньку подтвердил, что Кудесник и вправду гнида, но профессор Беспамятных неодобрительно шикнул, согласившись с седогривым - мол, не тухлому Сахарову булькотать о массах.
Мстислав Сергеевич плавно повернулся вполоборота к аспиранткам и профессору и дельно поделился с ними:
- Низкий уровень, тяжёлый случай...
- Не-ет... - еле слышно для Беспамятных простонал Рябинович, увидавший, кто обращается к Виктору Петровичу. А профессору наконец-то стало в полной мере не по себе, ибо поверилось бы и так не сразу, да ещё Кудесник мешал сосредоточиться на мысли о правдашности встречи и по-настоящему замурашиться.
- У вас иное мнение? - улыбнулся Мстислав Сергеевич, уловив на диво стон Рябиновича.
Маленький доцент издал растерянный писк, означавший, видимо, признанье двойки, что туз идёт.
- Согласен! - жёстко одобрил Мстислав Сергеевич.
Сидевший перед Рябиновичем седогривый обернулся и сказал:
- Это вообще не уровень, Мстислав Сергеич...
Потрясённые встречей, друзья сразу потеряли нить Андрюшиного выступления, но те, у кого Беспамятных потом осведомлялся, утверждали: пересказывать, что произносил Андрюша, было бы почти бесполезно. (А Рябинович узнать и не пытался и в ответ на касание профессором этой темы только вздрагивал и вбирал голову в плечи по самые очки).
Микрофон протрубил по-слоновьи и захрипел.
- Вот ещё пример неправильных, реакционных умозаключений академика Неверенко! - в обличительном азарте Сахаров слишком сильно тряхнул головой и чуть не уронил свои перископы. - Он доказывает, что Куликовская битва происходила в Городе, на основании того, что на территории Донского монастыря очень много костей. Он даже не догадался задать себе вопрос: а что если это кости людей, расстрелянных коммунистами?! - Андрюша аж прихрюкнул от восторга.
Седогривый сосед рассмеялся. Послышались и другие смешки. Друзья переглянулись, и каждый понял, что другому вспомнилась прошлогодняя конференция в этом же зале: "Tolkien forever: генезис и актуальная феноменология мифологемы альтернативной реальности Средиземья". Тогда, в начале прошлой осени докладчики вели речи двух родов: одни рассказывали о предмете так, будто бы нисколько не сомневались в его существовании, а другие говорили о чём угодно, лишь бы не по делу. Впрочем, границы и законы этого чего угодно были довольно чётко заданы. Например, небезызвестная мадам Хокань завершила свою речь конкретным указанием на то, что "Мордор должен быть разрушен", чем удостоилась аплодисментов небезызвестной Софы Шухер, снизошедшей до института. "Ишь, раньше желали, чтобы мы салазки отбросили, - заметил сегодняшний седогривый сосед. - А теперь, значит, когда нас уже другие закапывают, решили в пику им опроститься". Он тут же напомнил сидевшим поблизости, что Кларнетина Джезказганова стала Кларой Хокань не без участия мужа, но это напоминание показалось одной хорошо одетой даме страшно неприличным. Она заскандалила, потребовала у президиума, чтобы седогривого удалили за фашизм, и, не найдя понимания даже у Бляхера и Софы Шухер, убежала сама, громыхая каблучищами, а профессор Беспамятных снискал аплодисменты, сказал, что, наверное, это от каблуков она такая злая.
В общем, прошлый сезон, по мнению Беспамятных и Рябиновича, обернулся к ним - таким уже осенним, доживающим октябрь - урожайно щедр на приключения. И хотя завершился сезон жутковато, когда старая мечта давних друзей о встрече с неведомым сбылась, представьте, самым неожиданным образом, но и этот нутротряский поворот оказался вроде бы просто приключением, совершенно обошедшимся и целиком оставшимся в прошлом - как обоим верилось до сей минуты.
Андрюша тем временем понёс едва разборчивой скороговоркой совсем уж выдающееся:
- Неверенко хочет показать, что история человечества короткая и шовинистическая, а она длинная. Много длиннее, чем думают коммуно-коричневые православные фундаменталисты. Современная наука доказывает, что люди появились пятьсот миллионов лет назад. Время от времени разные группы их деградировали. Так появились членистоногие, рыбы, динозавры, индрикотерии... - трубил в нос Андрюша, стуча кулаком и брызгая слюнями.
- У него короткое замыкание, - констатировал Мстислав Сергеевич.
- Дуся милая, закругляйтесь! - намекнул Сахарову Сдобный.
- А такие, как Неверенко, и все красно-коричневые тоже деградируют! - взвизгнул Андрюша и вдруг, не отложив лохматой рукописи, принялся бешено чесать кулаками голову.
- Можно подумать, что он паспорт потерял, - заметил Мстислав Сергеевич. - Тогда бы я, пожалуй, не удивился. Да-а, плохо дело...
Тут Сахаров, шурша смятыми бумажками, повис на кафедре и задёргался, пуская на паркет белую пену вроде верблюжьей и вскрикивая:
- Он коммуняка! Он шовиняка! Они все гнидомасса!
- Тебя бы, гадёныша, на полгодика в психушку! - шёпотом сказал седогривый.
- А то не за дело сажали? - громко произнёс инженерно-технический гражданин.
Юные зрители неприятно залязгали кольчугами.
- Спокойно, это индивидуальное! - по-председательски твёрдо пояснил Бляхер.
- Дайте человеку досамовыразиться! - по-председательски уклончиво отшутнулся Сдобный.
Русскин, уверенный, что микрофон отключается нажимом на какую-то пимпочку, нажал и растерянно сказал остальным триумвирам (в самый микрофон):
- Надо бы укольчик, а то ведь он и бритвочкой...
После этих слов какой-то даме стало дурно; из возникшего в зале смятения выскочил студенческого безобразного вида юноша - тощий, во многоопытных джинсах, серой рубашке с бело-голубым шевроном и с плохо стоящим ирокезом на давно неполотой голове.
Едва не отпихнув сердобольных членов президиума, занятых эвакуацией Андрюши, новый герой влез на кафедру и, не дожидаясь ошалевшего Русскина, сам принялся объявлять себя:
- Я - Костян "Бомбюк" Ширков. Для непродвинутых родаков объясняю: "Бомбюк" пишется в кавычках.
- По-русски так не пишется, - неодобрительно сказал седогривый, обернувшись к Виктору Петровичу. Беспамятных согласился.
- Я во такой член Ультрамариновой партии! - заявил Ширков. - Лидер молодёжного крыла, редактор сайта "Ультрамариновая партия Рутении энд Мировой ультрамаринéц". Автор повести "Хана предкам", она
