class="p1">– Это хорошо, – вырывается у меня вдруг.
– У нас мало времени. Я получил твое письмо, и если ты все еще хочешь со мной поговорить, то приходи в любое время для посещений. Ближайшие двадцать четыре года я никуда не денусь, – говорит Кир и, как мне кажется, пытается улыбнуться.
– Я приду, – отвечаю скупо.
Связь разъединяется, а я так и остаюсь стоять с телефоном в руке.
Глава 23
Ты – мое течение, мой подгоняющий ветер, мой кислород. Знаешь, все, что было «до», – всего лишь пролетевшие мгновения жизни, ты же – ее вечность.
Последняя пристань
Открываю глаза и вижу не свои шторы и не свои, а морщинистые руки.
«Какое сегодня число?»
Корячась и кривясь от неприятных ощущений, я поднимаюсь с кровати, беру трость и ковыляю в уборную прямо в пижаме. Проделав все необходимые процедуры, иду к соседу и стучу в дверь.
– Леопольд, ты уже встал?
– Заходи, – кряхтит он из-за стены.
Вхожу в комнату и закрываю за собой дверь.
– Ты чего? – встревоженно спрашивает он, оглядывая меня с головы до ног.
– Какое число?
– Что?
– Какое число? – говорю я громче.
– Ничего не слышу.
Я ковыляю ближе к нему и кричу в самое ухо:
– Число какое?
– А, обожди. – Он берет с тумбы какой-то предмет и надевает на ухо. – Что ты спрашивал?
– Ты издеваешься? Число сегодня какое? – почти кричу я.
– Ёся, не кричи так. Я же уже в аппарате, думал, послышалось. Число, следующее за двадцать третьим апреля.
– То есть двадцать четвертое апреля?
– Ну да. А что?
– Ничего. Послушай, а у меня были какие-то планы на двадцать восьмое?
Леопольд задорно смеется, встает и дружески похлопывает меня по плечу.
– Ёся, какие у нас тут могут быть планы?
– Ну, может, я куда-то собирался – в город или встретиться с кем?
– Это лучше у тебя спросить, куда это ты собрался двадцать восьмого числа. – И он хмыкает, словно услышал полнейший бред.
– Ладно, спасибо.
– Да не за что, заходи, если что. Можешь каждое утро спрашивать у меня, какой сегодня день.
Возвращаюсь в комнату. Леопольд заглядывает ко мне и интересуется, все ли в порядке, но я только хмуро отмахиваюсь от него. Хочу нагнуться к комоду, но не могу – суставы совсем заржавели. Надо позвать медсестру, пусть поможет.
Сажусь на кровать, беру в руки трубку стационарного телефона и вижу, как из-под подушки торчит корешок тетради. Аккуратно достаю, в ней заложена ручка.
«Именно так, под подушкой куда удобнее, мистер Олд. Вы просто супер. Люблю вас, честно!»
Прижимаю тетрадь к дряблой коже на груди, словно родную. Чувствую ее тепло и затертую гладкость. Провожу по ней рукой. Сегодня я буду жить вместе с ним. Ведь в ней его жизнь и его любовь, а может, и ответы на мои вопросы.
Тетрадь мистера Олда
Часть 5
«…Наверное, вам кажется, что слишком подробно, а может, и слишком приторно-сладко я описываю свои чувства и воспоминания. Но я стар, очень стар. И пусть в чем-то они утрированно прекрасны, но мне хочется думать, что так оно и было. Я помню ту поездку именно так. Поэтому, если вы читаете мой дневник, сразу признаюсь, что не могу рассказывать отстраненно, быть просто наблюдателем, беспристрастно излагать события. Я хочу описать чувства – они важнее всего. Только их ты помнишь, лежа в кровати в комнатушке дома престарелых. Только они каждый день заставляют подниматься с постели и делать следующий шаг. Ради них я пишу это.
После проведенной с Астрид ночи я собрал свои вещи, переоделся и помчался на вокзал, вбежав в почти уезжающий поезд. Всю дорогу или дремал, или находился в каком-то вакууме. Я знал, что прошлого больше нет. Все изменилось. Я изменился. За эти три дня потерял все и нашел все, умноженное на бесконечность. Бессонная ночь давала о себе знать, но, как бы я ни хотел свалить свое состояние на этот факт, я не мог позволить себе эту ложь, принять за истину глупую фальшивую теорию.
Домой я добрался к вечеру. Поднялся на порог и застыл, уставившись на дверную ручку. Не мог заставить тело мне подчиняться, не мог заставить руки повернуть ее. Я не хотел переступать порог. Не знал, я просто не знал, что делать. Дверь распахнулась, и мне на руки с визгом запрыгнул мой сын, а у порога стояла Мари и улыбалась своей печальной, пронзительной улыбкой. Я прижал к себе сына, поцеловал в макушку, но, к моему разочарованию, не почувствовал и доли той любви и счастья, которые ощущал в присутствии Астрид. Посмотрел на розовые щеки, на светлые волосы и ясные глаза ребенка и ужаснулся. Я был холоден, как глыба льда в океане. Поставив его на пол, словно саквояж, натянуто улыбнулся и сказал, что папа слишком устал, после чего чмокнул в щеку Мари и пошел в ванную».
Я отрываюсь от чтения и закрываю дневник. Не могу поверить в его слова. «Как саквояж»? Он это серьезно? Внутри все сжимается. Именно от родителей мы ожидаем любви на протяжении всей жизни, любви вопреки всему. Я всем своим существом отвергаю слова мистера Олда. Должно быть, он описал временное помутнение рассудка. Выпиваю теплой воды и вновь открываю воспоминания.
«…Струи горячей воды смывали с меня дорогу, конференцию, разговоры с коллегами, десятки выкуренных сигарет и литры выпитого спиртного, но им было не под силу смыть с меня Астрид, ее запах, частички кожи и ее голос. Я переоделся в домашнее и пришел на кухню.
– Как все прошло, милый? – спросила Мари.
– Отлично, правда отлично. – Я натянуто улыбнулся.
– Точно? Ты какой-то странный… – не унималась она, пытаясь заглянуть мне в глаза.
– Просто устал. Слишком много бесед, информации и людей.
– Понятно. А мы тут скучали по тебе, – как всегда, с долей грусти произнесла она.
– Я тоже, – выплюнул я фальшь. Больше всего я ненавидел и не переносил лжи – и вот сам утонул в ней, как в гнусном, провонявшем болоте.
Дни потянулись один за другим. Но ни секунды, ни часы, ни недели не помогали мне забыть. Когда я закрыл за собой дверь в ее номер, то будто потерял что-то, потерял ключи от дома или от себя, от самой жизни. Потерял то, чего у меня никогда не было. Я потерял будущее, то, ради чего всегда жил, то, что считал реальным, то, о чем мечтал. Словно застрял в вакуумной комнате, в которой полно людей,
