извиниться за них. И только единицы могут сделать это на глазах у тысяч людей.
***
Женя стоял, опёршись о бортик. Я увидела его сразу, как только подошла к катку. С каждым шагом шла всё медленнее, пока не остановилась в нескольких метрах. Позади него, на бортике, поверх папки, лежала белая роза. Взяв и то, и другое, он сам подошёл ко мне.
– Ты уже всё знаешь, – он протянул мне цветок.
Я взяла. Посмотрела ему в лицо, аккуратно сжав колючий стебель.
– Зачем? Ты же так долго мечтал об этом, Жень. Я не понимаю.
Он усмехнулся уголком губ. Долго молчал. Я начинала терять терпение. Такой близкий и такой далёкий. Мой и совсем чужой. Противоречия, между которыми пропасть.
Шип от розы кольнул ладонь. Я нарочно сжала стебель сильнее.
– Мечты не имеют смысла, если их не с кем разделить, Настя. У меня два сына, но я понятия не имею, что они любят на завтрак. Утром Никитка чуть не запустил в меня персиковым йогуртом.
– Он терпеть не может персиковый йогурт, – сказала я тихо и поняла, что глаза опять мокрые.
– Да. Теперь я знаю. И что Мишка терпеть не может рисовую кашу, тоже знаю. – Он замолк, но совсем ненадолго. – Я хочу больше времени проводить с ними, Насть. Хочу видеть, как растут мои сыновья. И, чёрт подери, хочу видеть это не с того света. Мёртвые не могут мечтать. Так на хрен мне нужны мечты, которые могут лишить меня того, что уже есть? Знаешь, о чём я думал, когда взорвалась машина?
– Ты успел о чём-то подумать? – я хотела, чтобы это прозвучало с усмешкой. Не вышло. Голоса вдруг не стало, а тот шёпот, в который он превратился, дрожал.
– Да. Я думал, что хотел бы видеть Никитку на льду. Что тебе идёт улыбка. Думал, как мальчишки в школу пойдут, и что я, возможно, буду гнить в этот момент под землёй в деревянном ящике. Я слишком много пропустил, Настя.
– А как же мечта?
– Твоя мечта стоила того, чтобы за неё бороться. Моя, как выяснилось, нет. Да это и не было мечтой. Целью – да, но не мечтой. – Он подал мне папку. Посмотрел в глаза. – Тут документы. Окончание строительства запланировано на весну. Тебя назначат главным тренером.
– Не стоило.
– Стоило, – возразил Женя и настойчивее протянул документы. Сперва я не хотела их брать, но всё же взяла. – Я лишил тебя одной мечты. Может быть, это не совсем то, но… Время вернуть назад я не смогу. Но обещаю, что, когда ты выведешь на олимпийский лёд свою ученицу, я буду сидеть в первом ряду.
Ответить я не успела. Ничего больше не сказав, Женя быстро, уверенно пошёл к выходу. Мне оставалось только смотреть ему вслед. Я вдруг поняла: если сейчас он уйдёт, всё закончится. Но я всё стояла, прижимая к себе папку и единственную белую розу.
Привычная к исходящему ото льда холоду, я вдруг замёрзла. Медленно доплелась до трибуны, взяла конёк и уронила на колени. Смотрела на распростёртый передо мной лёд, расписанный полосками от лезвий, словно линиями судьбы. Сжала шнурки.
Если он уйдёт…
Не помня себя, я сорвалась с места. Всё полетело под ноги: документы, роза, коньки.
Если он уйдёт…
Задыхаясь от мешавших сделать хоть один нормальный вдох слёз, я пробежала по холлу. Он не должен уйти! Не должен!
– Анастасия Сергеевна, – увидев меня, обеспокоенный охранник пошёл мне навстречу. – Вы…
Толкнув тяжёлую дверь, я выскочила на улицу. В первую секунду показалось, что я оглохла: дождь не просто лил – хлестал. Тугие струи ударялись об асфальт, о стёкла и крыши машин. Спортивный костюм мгновенно вымок до нитки. Сквозь стену воды я различила светлячки фонарей, большую чёрную машину, стоявшую особняком от других и шедшего к ней Женю. Казалось, дождя для него не существовало. Ни зонта, ни попыток прибавить шаг.
– Я запрещаю тебе уходить! – крикнула я яростно. Голос потонул в шуме. Но Женя услышал. Резко повернулся.
– Я запрещаю тебе уходить, Воронцов! Слышишь?! – я крикнула ещё громче. Выбежала на парковку и остановилась в нескольких метрах.
Дыхание сбилось, дождь бил в лицо, смывая слёзы. Кто из нас превратил расстояние в сантиметры, не знаю, но Женя вдруг оказался рядом.
– Ты просто так всё закончишь? Уйдёшь, и на этом всё? Да? Вот так просто? – кричала я, стараясь быть громче дождя. – Сдашься? Вчера ты сказал, что я стала твоей мечтой. И что? Сначала ты отказался от одной мечты, так же легко откажешься от другой? Или всё это – красивые слова? Для чего?! Для чего, Воронцов?! – дышать было всё труднее. Я облизала губы. Нет, дождь, даже такой сильный, не смог скрыть слёзы. Солёные, они остались на коже. – Я запрещаю тебе уходить, – я схватила его за воротник. – Ты…
Внезапно он обхватил мой затылок. Взгляд метнулся от глаз к губам и опять поднялся к глазам. Дыхания не стало. Как и расстояния между нами. Его губы были горячими и мокрыми. Захлёбываясь чувствами, я приоткрыла рот. Ошалевшая, пыталась отвечать ему, цеплялась за его рубашку, и не понимала, то ли это мир кружится вокруг нас, то ли я падаю в пропасть. Наши языки яростно сталкивались, из груди моей рвались стоны и всхлипы. С силой я укусила Женю за губу, почувствовала вкус крови и сразу же слизала её.
– Только попробуй после всего, что ты натворил, ещё и бросить меня, – я схватила ворот второй рукой. Буквально повисла на Жене. – У меня от тебя сын. Сын, чтоб тебя! Это ты должен объяснять ему, откуда берутся дети, а не я! И ходить с ним на хоккей тоже ты должен! У меня в тренерской лежат билеты на хоккейный матч, и я не собираюсь идти туда с ним вдвоём, тебе ясно?! И тащить на себе школу, которую тебе взбрело в голову отгрохать, тоже не собираюсь! – я дёрнула его за воротник. – Ты меня понял, Воронцов?! Я запрещаю тебе бросать меня! Запрещаю!
Ладонь скользнула по мокрой ткани в его волосы. Непослушными пальцами я сжала их. Женя привлёк меня вплотную к себе, и я окунулась в его тепло, в его усиленный дождём неповторимый запах.
– Я не подпишу бумаги, – я коснулась его губ
